Я чувствовала почти тоже самое, что и он — совершенное одиночество. Даже с родителями, даже среди полного города — одна, ни души рядом, никого, кто бы с принятием протянул тебе руку. Мальчишка, потерявший последнюю надежду на то, что в мире есть хоть кто-то, кому он нужен, сидел на зеленом валуне. Колени поджал, обхватил, уткнулся в них и плакал, вздрагивая острыми плечами.

Когда я заметила его, то была и услышана. Он поднял голову… мокрые от слез ресницы слиплись, превратившись в ряд темных коротких пик. Колючий взгляд, злой, с сигналом «всех ненавижу!» меня не остановил. Я просто подошла, забралась к нему и села рядом. У валуна была небольшая верхушка, так что пришлось пристроиться так близко, что я касалась мальчишки плечом, иначе скачусь, как с горки. Он плакать перестал, затих, всхлипнув и икнув пару раз. Я чувствовала, как это солнце рядом перестает так бушевать и гореть отчаяньем, и мне становилось хорошо. Давняя-давняя ледышка в груди исчезала.

А потом, дальше… я стала чувствовать, видеть эти разные маячки и поворачиваться к каждому. Девочка — яркая, но угасающая звездочка, с тихим отчаяньем и одиночеством, похожим на падение листа в реку. Мальчик — волчонок с голодными глазами и пониманием, что его бросили на выживание одного, как в лесу. Второй мальчишка — со страхом за других, не за себя, израненный, как одинокий воин в борьбе с драконом. Вторая девочка — как перекати-поле, с иссохшими чувствами, давно знающая, что на этом свете никто никому не нужен…

Я находила их, а они меня. Жизнь возвращалась. И мостики строились не только от сердца к сердцу, но и открывались — самые настоящие от пространства к пространству. Я снова начала находить Дворы, хотя думала, что они есть только в моих снах. Чувствовала ветерки из ближнего и дальнего Безлюдья, которые врывались порой даже в окно комнаты. Замирала от счастья, ощущая близость своих друзей, даже если мы все были далеко друг от друга. Были — мы.

* * *

Секунда прошла? Пять? Застывшее в вакууме время медленно наполнило мне глаза горькими, полынными слезами. Стена с нарисованной картой размылась, а когда я сморгнула, то изображение странно потемнело. Штукатурка, краска, вся поверхность внезапно потрескалась и зашелушилась. Стала сворачиваться сотней крошечных засыхающих лепестков, блекнуть, осыпаться, оголяя целые проплешины бетона…

Первым звуком в сознание проник обреченный стон Виктора. Потом возглас Карины. Андрей почти совсем у уха шепнул мне:

— Сестренка, все будет хо-ро-шо… мы все равно найдем их!

Я повернулась, оглядела всех, остановив взгляд на лице Гранида. Вот он — моя буря, моя сила и мой огонь. Взгляд его, сочувственный и внимательный, превратился в удивленный. И я понимала почему — от отчаянья не осталось и следа. Я могла все, и знала все, и шла на встречу солнцу, как на маяк.