И было от чего. Длинные и тонкие, совершенно не воинские пальцы Чибиса бегали по отверстиям, помогая губам, и в каждом прикосновении было столько нежности — так не дотрагиваются и до детской кожи. Он прикрыл глаза, нащупывая мелодию, и она неслась, обретая чёткость, над ладьёй и всем миром — прямо к темнеющим небесам. Переливы не были ни весёлыми, ни печальными и казались совсем простыми, но говорили обо всём сразу. Белка слышал в них свой дом — тот, первый, сгоревший, — видел мать в живых и отца рядом, видел сестёр и братьев, и поля, и горы, в которых не бывал, и настоящую зелёную траву, которую видел последний раз в далёком детстве, когда эта долгая зима ещё не началась. Он валялся в этой траве под соснами, где нашли пристанище его рыжие тёзки, и смотрел на букашек и муравьёв, живущих собственной жизнью, и слушал пение птиц. И, будучи воином, он знал, что войны уже нет, что никто не умер, как тот дезертир, и что сам он вернулся живым.

Чибис оборвал игру на последнем звуке — резком и решительном, точно треск рвущегося холста или взмах косы — и Белка вздрогнул, возвращаясь к реальности. Не было никакого лета, травы и сосен; только ночь, море и палуба, открытая всем ветрам.

— Хорошо...  — сказал Волк, стоявший, как оказалось, совсем рядом; Белка не слышал, как он подошёл, и чуть сухарь не выронил. После трепетной мелодии его надтреснутый голос резал слух. — Хорошо он играет, шельма. Правда ведь?

— Да, — осторожно согласился Белка. — Очень.

— Совсем молодой ещё, — продолжил Волк, будто не расслышав и как-то странно глядя на Чибиса, который сосредоточенно протирал дудочку лоскутом, — а тоже — столько гнили видел... Всё война, будь она проклята. Вот ты, — он неожиданно ткнул пальцем Белке в грудь и обвинительно уставился на него; Белке в страхе подумалось, уж не приложился ли Волк к фляжке вьёнге. — Ты, небось, рад, что плывёшь на Армаллион? Рвёшься в битву, а? Доблесть свою доказывать?

— Ну...  — протянул Белка, на всякий случай отодвигаясь и ёжась от налетевшего ветра. — Не то чтобы доблесть...

— Ага, значит, на других поглядеть охота?

— Ну да... Поучиться, — Белка всё ещё не понимал, откуда в загрубелом лице Волка такое любопытство с зачатками свирепости. — Если я стану дружинником, я ведь должен знать... Разве это плохо?

Чибис на другом конце палубы поднялся по окрику и направился к вёслам, запахнув плащ — пришла его очередь. Он спрятал свою дудку, смехом ответил на чью-то колкость, подышал в горсть ладоней, пытаясь согреться... Что-то неуловимо-прекрасное покинуло его облик вместе с музыкой, и теперь это был просто Чибис — такой же, как всегда.