— Да нет, не плохо, — вздохнул Волк, точно потеряв к нему интерес. — Всё верно. Время учиться убивать... На вот, — он запустил руку за пазуху и вытащил что-то тёмное, скомканное. — Держи. Тебе она больше пригодится, а я не хочу руки марать.

Белка взял вещь и понял, что это шапка — пушистая, соболья, под стать воину вроде Волка. А потом догадался, какая именно — одна из тех, которые раздавали в войске от имени хайлира как тайное оружие Империи. Белке стало жутко, и он не знал, от чего больше — от слов Волка или его внезапного подарка.

— Мне не положено, — он протянул шапку назад, но Волк лишь досадливо отмахнулся. — Я же только оруженосец, я и биться-то не буду...

— И слава Бдящему, что не будешь, — сурово оборвал Волк. — Говорят тебе, забирай. Не учили, что старшим не перечат?

— Но тогда ты останешься без защиты...

— Уж я как-нибудь разберусь; всю жизнь обходился без сопливой заботы и колдовских штучек, и сейчас ничего не поменялось... Забирай. И, как доплывём, не суйся под клинки и драконье пламя. Держись ближе к Карпу, парень, — Волк развернулся и ушёл к трюму, громыхая сапогами, оставив Белку тонуть пальцами в дорогом меху, а мыслями — в догадках.

Волк что, считает бесчестьем скрываться за магией шапок? Ищет смерти? Хочет защитить Белку? А может, всё сразу?...

Белка прижал подарок к груди и огляделся — не видел ли кто. Кажется, нет... Как бы там ни было, надо хорошенько спрятать шапку, не то первый же десятник скормит его рыбам в наказание. И ни за что не поверит, что Волк отдал её сам.

* * *

Прибыв на Армаллион, Серый Князь очень быстро разобрался в ситуации — даже быстрее, чем предполагала Сейхтавис. На берегу, возле пышущего жаром, громадного чёрного ящера у них состоялся довольно короткий разговор, и на следующее утро предательница-Верховная без суда была заперта в той самой темнице, где накануне томилась беременная Ашварас.

Откровенно говоря, Сейхтавис и не протестовала. Она чувствовала себя такой измученной и опустошённой; а точнее — вообще себя не чувствовала. Будто вместе с рукой Ашварас отрубили её душу. Она как бы со стороны, с лёгким недоумением наблюдала за собой, оставшейся за тяжёлой дверью с засовом, за собой, свернувшейся на набитом соломой тюфяке и оставшейся в полном одиночестве. Князь приставил к ней сменявшихся охранников из своей дружины, и они обращались с ней очень почтительно: называли, точно в насмешку, «Верховной» или «госпожой жрицей», рвались исполнить любую мелкую просьбу, спрашивали, не нужно ли чего добавить к и так недурной еде... Впрочем, Сейхтавис почти и не ела — разве что жевала изредка безвкусный хлеб, чтобы хоть чем-то себя занять, да чертила взглядом узоры на каменной стене.