Всё-таки её новое тело было слишком большим и неуклюжим. Тааль подмечала, что всё ещё с трудом удерживает равновесие и по привычке ощупывает лицо, безобразно-гладкое без клюва… Сильнее это проявлялось, когда она оставалась одна.

— Шляпа сказал что-нибудь полезное?

Ривэн открыл было рот, но всё-таки сжал зубы и промолчал. Альену было и так достаточно: он видел его взгляд в тот момент, когда стоял спиной к кровати. Страх, благоговение и нечто сродни… голоду? Он слишком хорошо познал всё это на собственной шкуре — как раб Ван-Дир-Го познал плеть хозяина.

— Альен, — точно заворожённая, она наблюдала за тем, как меняется в размерах его зрачок. В полётах она смотрела так на солнце, которое то пряталось за тучами, то сбрасывало неудобное одеяние из них. — Ты назвал мой выбор жертвой. Это они так называют его?… На самом деле…

— И ещё, Тааль… Я ничего не понимаю во всех этих магических тонкостях, в снах и пророчествах — это дело твоё и нашего коняги… Но мы через многое прошли вместе, и ты стала мне другом, — Гаудрун отвернулась и помолчала. Тааль не торопила: знала, что такие откровения даются ей нелегко. — Поэтому если тебе понадобится помощь, какая угодно — прилетай… Прости. Я хотела сказать: приходи. Я сделаю всё, что смогу… И Биир, и Киоль тоже.

Тени плясали по лицу Альена, по суставам длинных светло-бронзовых пальцев, по вальяжно подогнутой ноге. Мучительно было всматриваться в каждую его чёрточку, мучительно — чувствовать его тёплую тяжесть и позвонки шеи под тонкой тканью. Тааль сглотнула сухое першение, пытаясь пережить эту проклятую, лишающую сил истому в животе.

— Ты сумасшедшая, — порой говорил ей Альен — с непонятной смесью серьёзности и горького смеха. Тааль всегда ставили в ступор эти неисчислимые полутона: в речи майтэ они невозможны, как любая ложь. — Даже больше, чем я.

Альен поднялся из какого-то нижнего зала и сейчас медленно шёл к ней; даже не видя лица, Тааль могла предположить, что взгляд его был вопросительным. Она замерла, не зная, идти ли навстречу; будь у неё крылья, она бы улетела и решила этим все вопросы. Но крылья заменило тело, охваченное огнём похлеще тёмного колдовства.

Альен вздрогнул; поблизости, за пахучими кронами кипарисов, раздавались тихие голоса и стук дерева об дерево. Он надеялся, что никого не встретит в глубине рощи в такой жаркий, предполуденный час, но потом вспомнил: по пути ему уже попадались сородичи Турия. Трое кентавров беседовали у входа в рощу, а женщина-кентавр (да-да: раньше он и не мечтал, что когда-нибудь такое увидит) там же кормила новорожденного сына. Нижняя часть тела матери принадлежала молодой, изящной вороной кобыле с тонкими ногами и мощным крупом; верхняя — белокурой женщине, губы которой изгибались в мечтательной и упоённой, типично материнской улыбке. Сын (сначала Альен подумал: жеребёнок, — но потом старательно исправился), ещё не твёрдо стоя на своих четырёх, нырял головой ей под живот, чтобы нащупать соски.