— Послушание молчания?

— Да не скрываю я ничего, Яр! Что знаю, то говорю! Сам не понимаю, что случилось!

Михаил, не открывая глаз, улыбнулся. Стало неважно — что произошло. И также неважно, кто он. Роли, статусы, победы, поражения, мнения, решения, оценки… Он словно побывал в параллельной реальности, откуда можно смотреть на жизнь отстранённо и легко, зная истинные ценности. Только вот вспомнить их теперь никак не удавалось — образ таял где-то возле сердца. Он предчувствовал, что это состояние понимания законов всего мироздания ненадолго — страхи и сомнения затрут его, словно ветер и песок рисунки на скалах. Но, возможно, наступит час, когда оно повториться. И ещё. И ещё. И однажды останется в нём знанием истины, чувством своего места и пониманием правильности мироздания.

Открыл глаза — Юрий и Яромир. Такие разные люди: пожилой и молодой, приземистый крепыш и рослый атлет, светлый и тёмный — они показались ему похожими, словно братья. Одновременный поворот, нелегкие взгляды, усталые плечи. Остро пронзило невесть откуда взявшееся понимание, что двоим, таким похожим, не хватит места в этой дороге.

Михаил стиснул зубы, привстал и махнул рукой:

— Двигаем! Времени мало!

Он точно знал, что оно на исходе. Знание бралось из ниоткуда, оно просто жило внутри. Там, во внутренней копилке всяческих знаний — от тех, что сохранились после зверепредков до тех, что получались собственным опытом, — словно прошло цунами. Оно свалило стройные ряды башен и пирамид понимания, сровняло с землёй, казалось, вечные постулаты, опрокинуло идеи и представления. Оно убило спокойный холодный город иллюзий, по кирпичу, по блоку, по представлению собранный им за всю его жизнь. Город, где было страшно душе, блуждающей в непонимании среди недостроенных зданий и небоскрёбов, нуждающихся в тысячах подпорок. Цунами смыло шаткие дома, казавшиеся на века отстроенными произведениями логики. И на страшной, избитой, исковерканной стихией земле, полной обломков вер и огрызков пониманий, медленными тонкими ростками потянулось вверх Знание. Он, затаив дыхание, смотрел на то, как проклёвываются из древних, ссохшихся, потерявших надежду семян зелёные листики, видел, как они упирают лбы в грязевую корку, оставленную стихией, и как трескается земля, пропуская мощь будущего леса. Видел, но не мог знать — что за деревья будут расти в его мире…

Руки привычно держали оружие, тело работало, уже буксуя, с трудом выдавая необходимую мощь на преодоление препятствий, но сердце звенело странным восторгом, словно, оторвавшись от происходящего, оно уже смотрело далеко в будущее и знало — всё будет хорошо. Но это нутряное знание никак не укладывалось в представления рассудка. И не было триединства чувств, логики и тела. Вырвавшееся из оков обыденности сердце летело, таща за собой, словно во времена первой влюблённости, когда весь мир по колено, когда на самом пределе, предела не ощущаешь, и когда ты способен на алогизм и крайнее дуралейство, и, что наиболее странно, — мир с тобой соглашается.