Бэстифар отступал, пока не уткнулся в балконное ограждение. Он понятия не имел, кто эти «все», о которых говорит Мальстен, и почему он так воинственно противится любому участию. Задай Бэстифар эти вопросы напрямую, ответа бы не услышал, поэтому он лишь тихо произнес:
— Мальстен, ты… никогда не жалок.
Кулак данталли сжался. Казалось, он собирался ударить Бэстифара, но не сделал этого. Резко опустив руку по шву, он развернулся и направился в противоположную сторону, к дальнему концу балконного ограждения. Несколько мгновений Мальстен молчал, затем в его голосе послышалась почти мольба:
— Почему ты не можешь просто уйти?
— Ты мой друг.
— Вот и оставь меня в покое, раз друг!
— Знаешь, мне в детстве сказки о дружбе читали, там как-то по-другому было, — нервно усмехнулся Бэстифар. Он ожидал, что обстановка хоть немного разрядится, однако Мальстен издал звук, напоминающий нечто среднее между усталым вздохом и бессильным стоном. Он стоял, отвернувшись, не решаясь посмотреть на аркала, и тот готов был биться об заклад, что прямо сейчас, в эту минуту, Мальстен испытывает стыд за то, что позволил себе сорваться.
Уже собираясь задать другу этот вопрос, Бэстифар заметил, что опущенная по шву рука Мальстена дрожит. То незримое чувство, которое он уловил, вновь начало сиять ярче, и Бэстифар понял, что гнездится оно где-то в центре груди данталли. Оно было похоже на едва ощутимое давление, но при этом такое тяжелое, что Мальстен, похоже, едва мог его выдерживать.
Он позволил себе не сосредотачиваться на боли, как делал это обычно, а рассеять внимание, чтобы поймать это ощущение, если оно начнет убегать. Его сила коснулась этого неуловимого источника осторожно, чтобы не спугнуть и не дать сбежать. Вокруг руки разлилось бледно-красное свечение — полупрозрачное, блеклое, почти незаметное.