Он многому меня научил, точнее сказать — попытался научить, напрочь отбив тем самым всякую тягу к языческой волшбе, за что я ему безмерно благодарен. Отец, по счастью, не стал неволить меня продолжать семейное дело — он полагал достойным любое ремесло, которое приносило достойный доход.

Хоть я и постигал науку Берри Бона «от противного», моих скудных знаний хватало на то, чтобы понять — он был, без сомнения, выдающимся мастером. Но, когда я вспоминаю старину Берри — я вспоминаю его не склонившимся над столом со склянкой в руке, а таким, каким запомнил его с детства: чудаком с горящими глазами, меряющим шагами окутанную табачным дымом гостиную.

* * *

Говорят, время идет быстро в старости, но медленно — в детстве, однако в Йолмане оно шагает, как попало. В переулке Нашептников перестроили гостиницу и снесли конюшню. Хеджисы разорились и продали особняк другим Хеджисам: их было без счету, этих Хеджисов, молодых и старых, и все они друг друга терпеть не могли. Краска на фасаде дома Берри Бона выцвела, а одна из химер в град потеряла ухо.

Кузен подшутил не над тем человеком и упокоился на кладбище рядом с молочным братом, умершим за год до того от чахотки. У нас с Джесс все было сложно.

Я, поразмыслив, подался в медицину. Не последнюю роль в том сыграли родители Джессики: они такой выбор всячески приветствовали и охотно принимали меня вечерами, потчевали пирогами и ученой беседой… Увы, их благосклонность еще не значила благосклонности Джессики, и даже наоборот — иногда родительское одобрение, казалось, будило в ней чувство противоречия. Или же то было извечное стремление молодости к истине, пробуждающееся и угасающее в каждом поколении?

— Двуличные подлецы! Молитесь выгоды ради, кланяетесь любому встречному-поперечному! — бушевала Джесс, и ее прелестное личико кривилось от гнева. — А ты будто бы добряк, да, Николас?! Лицемер! Кто тех, кого ты лечишь, в гроб вгоняет — уж не отец ли твой? — обрушивалась она на меня и следом — на родителей. — Одна яд продает, второй — противоядие, и довольны: двойная прибыль!. Жертвы с убийцами любезничать принуждены, и слова против не скажет никто: соседское перемирие… Как вам только самим так жить не противно?!

— Бывает, что и противно, дочь, — примирительно говорил аптекарь. — Но таков порядок: иначе быть беде.

— Дурной твой порядок!

Мне Джессика не давала ни согласия, ни отказа, и настроения ее порой менялись по три раза на дню.

В остальном же дела у меня шли в гору. Появились своя небольшая практика, стали водиться деньжата, на которые я выводил Джесс в свет — или которые без сожаления спускал в карты, когда та оказывалась не в духе. Игрок из меня был никудышный, но я и не стремился к выигрышам: я убивал время, которое, казалось, совсем остановилось. Для меня — но не для остальных.