А ведь все действительно можно было изменить. Отмотать время вспять. И там, в пожаре, пожирающем небо и самого Мерура с его семьей, не забрать с собой Еву. Оставить таракань умирать. И тогда всего этого бы не было!
Если бы только уничтожить это прошлое. Забыть паучьи глазенки и то, как она смотрела зверенышем, даже не смея умолять о помощи. Уйти. Бросить ее на съедение огню. И никогда не сожалеть. И никогда не вспоминать. Не думать даже.
И тогда… тогда бы всего этого бы не было. Не было бы боли, предательства, обмана. Или — были бы? Были. Всю жизнь до этого они были. Но со смертью Евы Люция никогда бы не узнала, что роль ее столь ничтожна и сродни роли жалкой марионетки. Какая мерзость.
Если бы Евы не было, то и эти сто восемь херувимов не родились бы никогда. И ничего бы не заботило. Ничего бы не было важным. Ничего бы не было!
Ни Имагинем Деи!
Ни Самсавеила!
Ни черепушки треклятой!
Ни Лиона.
Ни Нойко.
Ни Химари.
Ни Алисы.
Ни Рауна.
Ни самой таракани.
Люцифера разжала пальцы, и плащ скользнул ей на запястье.
— Я сама, — твердо произнесла она, понимая, что в глубине души она не хочет менять прошлое. И не жалеет ни о чем. Как никогда не жалела.
Левое запястье обожгло, она тут же скинула плащ на дно лодки и, прижав к себе младенца, поднесла руку к глазам.
Горячие слезы закапали на кожу. И плач Люции, смешиваясь со смехом, разлетелся с ветром.
Старое клеймо свежими полосами оплавленной плоти прорисовывалось на запястье.
Сто восемь.