Наступает тишина, и я думаю: «Ну вот, получилось. Теперь ее никто у меня не отнимет». Потом женщина говорит:

— Мы проследим, чтобы она была сыта и обеспечена всеми удобствами. Ее приемные родители — люди очень опытные.

Тут до меня доходит — как будто я раньше не знала, — какой холодный и жестокий этот мир и с какими холодными и жестокими сволочами я имею дело.

Думаешь, выкрутишься, — а ничего не выйдет.

Думаешь, ты сам хозяин своей жизни, — а вот и нет.

Рано или поздно до тебя доберутся.

Машина едет ровно и стремительно. Меня взяли в клещи, я даже не у двери сижу. Как отсюда выбраться, не придумать. Остается только сидеть и ждать, когда меня отвезут туда, где у меня отберут ребенка.

Сворачиваем с дороги, едем по спуску в подземный паркинг. Держу Мию за руку. Никак не могу поверить, что они на это способны. Еще как способны.

Нас выгружают из машины. Прошу разрешения в последний раз взять Мию на руки, мне никто не запрещает. Ей не нравится, что ее вынимают из кресла. Я пытаюсь сказать ей: «Мия, еще не все потеряно. Скоро мы снова увидимся. Честное слово». Но глаза у нее закрыты, голова так и мотается из стороны в сторону. И все равно мне ничего толком не выговорить: слова выходят слезливые, неразборчивые, истеричные. Все идет не так. Кто-то тянется ко мне, просовывает руки между мной и Мией, и ее забирают у меня и уносят.

Вижу только два силуэта: один несет Мию, другой — детское кресло. Полицейский рядом со мной говорит: «Сюда, пожалуйста» — и кладет мне руку на плечо, чтобы развернуть. Я думаю: «Руки убери, гад!» — но слова мне не выговорить. Получается визг, рев, и я не бью его, нет, я царапаю ему лицо ногтями, и тогда он тоже визжит, гонко, пронзительно, перепуганно. Прижимает ладонь к пяти красным полосам, а я пускаюсь бежать.

Где-то вдали урчит мотор. Это машина, на которой увозят Мию. Бегу туда. Меня видят — машина мчится к выезду, аж шины визжат. Наверху железные ворота, все равно придется ждать, пока они откроются. Я ее догоню. Ворота отъезжают в сторону. Я почти добежала, успела даже коснуться пальцами кабины, но тут тормозные огни гаснут, машина трогается и исчезает, влившись в поток на Эджвейр-роуд. Кидаюсь следом — куда там. Замедляю шаг, стою, сгибаюсь, опершись руками о колени, чтобы отдышаться.

Оборачиваюсь и вижу, что из участка выбегает человек шесть полицейских. Гляжу, как будто со стороны, — и тут в голове щелкает: это же за мной!

У меня больше ста метров форы, но полицейские быстро приближаются, и вдруг я понимаю, что не вынесу, если они будут трогать меня, хватать, пихать. Меня снова захлестывает ярость пополам с адреналином. Нет, я не буду стоять и ждать, когда они меня поймают, хотя куда мне деваться, понятия не имею. Бегу. В куртке жарко, я стряхиваю ее и бросаю. Лечу — рукам и ногам ничего не мешает, подметки так и молотят по мостовой, расплескивая лужи. Пробегаю мимо проулков и проходов, пересекаю парковку, огибаю паб со двора. Назад я даже не гляжу, ни разу. Бегу и бегу — правой, левой… Грудь болит, будто легкие сейчас взорвутся, но я не останавливаюсь. Пробегаю насквозь какой-то рыночек — пахнет мокрой капустой и гамбургерами — и наконец нахожу дорогу к каналу, к унылой полоске серой воды. Тут я оборачиваюсь, но сзади никого нет. У обочины сложены шпалы. Останавливаюсь и плюхаюсь на них.