Форма — переводит «потенциальность» Материи в «видимость» реальных фактов и объектов; Материя овеществляется через Форму, в буквальном смысле «о-формляется». Форма носит активный характер, благодаря ей вещи п(р)оявляются. Соответственно, главной характеристикой Формы становится движение, изменение, приведение а-морфной Материи к определенному, заданному виду.
Такой подход порождает идею иерархии сущностей мира. В самом низу ее находится грубая и лишенная сознания неживая природа, верхнюю ступеньку занимает человеческий ум, выше которого — то, что Аристотель именует «созерцательным умом», а иногда — Богом. Бог — конечная цель саморазвертывания мира и, одновременно, возможность его развития.
Именно категория Формы становится главной и для мира «Иных песен». Аристотель — демиург этого мира. Вселенная романа функционирует по правилам «Метафизики», «Никомаховой этики», «Истории животных» и «Метеорологии» в буквальном, а не метафорическом смысле.
Вселенная романа зиждется на пяти первоэлементах, здесь земля (первоэлемент — ге) и Земля (планета) находятся в центре мира, а небесные сферы обращаются вокруг них на крыльях эфира, пятой стихии, в конечной гармонии математически исчисляемых эпициклов. «Гармония», пожалуй, вообще значимое слово для описания вселенной «Иных песен», а логичность и исчисленность — главные организующие принципы.
Это — базовый пласт, на котором взрастает онтология мира «Иных песен».
Но для мира этого (да и любого мира) важна также и этика.
А этика мира романа строится на интерпретации понятия «форма», данном Витольдом Гомбровичем.
В. Гомбрович — писатель русскоязычному читателю хорошо известный, но, парадоксальным образом, слабо знакомый. В русских переводах издан едва ли не полный корпус его текстов, включая превосходный и глубокий «Дневник», но влияние писателя на интеллектуальный пейзаж России стремится к нулю. Несколько иная ситуация характерна для Польши, где Гомбрович несомненный классик — и классик актуальный. По сути, Гомбрович — писатель, который вывернул наизнанку самоощущение польской культуры, оставаясь при этом писателем-эмигрантом (причем — не только по отношению к Польше социалистической: страну он покинул перед Второй мировой войной, в 1939 году).
Это был один из самых странных, как для творцов в ХХ века, бунтов — не окрашенный политическими тонами, безо всякого социального вызова. Бунт против правил восприятия мира. Бунт против «формы».
Примерно в эти же годы немецкий социолог и культуролог А. Шюц разрабатывает теорию «жизненного мира». В двух словах суть ее можно было бы свести к следующему: человек не просто существует в мире субъективного жизненного опыта; его личный опыт всегда обладает интерсубъктивным характером. То есть зависит от образа мира, уже существующего в окружающей социальной и культурной среде. Образа мира, который производится и поддерживается другими. Мы живем в мире, чьи предметы и отношения уже как-то — до нас и не нами — названы, обозначены и определенным образом восприняты; живя рядом с другими людьми, мы прежде всего усваиваем эти устоявшиеся интеллектуальные конструкции. «