А в морской толще, за границами лабиринта парили золотые змеи, терлись чешуйчатыми боками о прозрачные стены, щурили желтые глаза, скалили в приветствии острозубые пасти. И гигантские щупальца древнего монстра слепо шарили у прозрачных стен, рассекали воду, крошили в своих объятиях поднятые со дна моря остовы затонувших кораблей. А впереди уже вырастала, поднималась над водой черная громада острова, и зиял вход в теперь уже каменный лабиринт.

Здесь, под землей и под водой, было прохладно и гулко. Но не темно, каменные стены подсвечивались чем-то синим, света этого хватало, чтобы не сбиться с пути, чтобы не наступить ненароком на вековые, пропитавшиеся морской солью, поросшие ракушками кости тех, кто рискнул незваным гостем войти в лабиринт Медузы. А голос, ласковый и требовательный одновременно, становился все громче и громче. В самом сердце лабиринта Нику уже ждали, и следовало поспешить, потому что ночь большого отлива не будет длиться вечно, потому что даже нечеловеческих сил не хватит, чтобы удержать любопытное море снаружи. Оно покорилось, но лишь на время. Об этом нельзя забывать.

Впереди замаячил свет, тусклый, белый, похожий на лунный. Пещера – цитадель и сердце подводного лабиринта. Конечная точка пути. И Ксю с Юной тоже здесь, стоят, взявшись за руки, как маленькие, позабыв о своих извечных распрях, смотрят.

И то, на что они смотрят, тоже смотрит, парализует мертвым взглядом…

* * *

…Он пришел за Никс глухой, безлунной ночью – все еще любимый, но уже нелюбящий муж, встал в изголовье ее кровати.

– Я ждала тебя раньше, Димитрис.

Да, ждала. Сразу после того, как он нашел на берегу каменную статую Ирис. Потом сразу после ее похорон. Она ждала, а он не приходил. Не приходил и не подходил. И это страшное чувство неизвестности мучило ее едва ли не так же сильно, как чувство вины.

Вина подкрадывалась ночным татем, усаживалась на край ее кровати, дергала за волосы, заглядывала в лицо черными, как угли, глазами.