— Не думаю. Она была весьма приветлива и радушна. Беспокоилась о тебе.
— Правда?
— Да. И очень обрадовалась, что ты поделился с нами.
Сказано это было словно в утешение, но мысль о том, что Каролина
Видимо, он отразился на моем лице, потому что Анна добавила:
— Поверь, мне жаль, что так вышло. В твою пользу я сказала все, что могла. Она так тепло о тебе отзывается, ты ей очень приятен. Но еще она говорила о том, что… ну, отсутствует в ее чувствах к тебе. В этом женщина никогда не ошибается… Что касаемо отъезда и продажи дома, все вполне серьезно. Знаешь, она уже пакует вещи.
— Что?
— Похоже, вовсю хлопочет. Уже был оценщик, прикинул стоимость мебели. Какая жалость, что уйдут эти прелестные вещи!
На секунду я замер, потом рванул дверцу.
— Это недопустимо! — просипел я, выскакивая из машины.
Кажется, Анна что-то крикнула, но я не обернулся. В бешенстве я промахнул гравийную дорожку, взлетел на крыльцо и плечом саданул дверь, чуть не сшибив Каролину и Бетти, которые в вестибюле паковали чайный сервиз. Под лестницей грудились ящики и коробки. Вестибюль казался оголенным: на стенах виднелись следы снятых украшений, столики и шкапики, развернутые под странными углами, походили на растерянных гостей неудавшейся вечеринки.
Каролина была в старых тренировочных штанах и чалме, закатанные рукава блузы открывали ее испачканные руки. Несмотря на злость, я вновь ощутил, как все мое существо отчаянно рванулось к ней.
Однако лицо ее было холодно.
— Мне нечего вам сказать, — проговорила она. — Я все сказала Анне.
— Каролина, я не могу вас оставить.
Она раздраженно закатила глаза:
— Надо! Другого не дано.
— Прошу вас!