— А другие двое — в Крепости? — обеспокоилась Нелли.

— Куда ж им деваться. Да не тревожься зря, милое дитя, они уж ни на кого не набросятся. Там и валяются, возле темницы.

— Так ты их поубивал?!

— Вестимо. Не так уж и плохо для мирного москвитянина. Саблю выхватил у ближнего, бедняга от неожиданности опешил. Вот собственною саблей и прикончил, а затем второго.

В Сирине проистекла явственная перемена: убитый отчаяньем в предыдущую встречу, он теперь вновь походил на прежнего весельчака-студиозуса.

— Не думай, надежды не питаю, что меня теперь сии недоверчивые горцы отпустят с миром, — усмехнулся Сирин, верно уловил мысль Нелли в ее лице. — Но все веселей, что не столь глупо сгинул.

— Так тебя и должен я был к монгольцам везти? — хмуро спросил Нифонт. — Я вить ради того и в Крепость пришел — весточку мне примчали.

— Доподлинно не отвечу, но едва ли кого-то еще, — Сирин изящно поклонился.

— А орда-то сама пожаловала, — Нифонт, казалось, размышлял. — Верно, иначе с тобой решат теперь. Обратно в поруб можешь не ворочаться, но и не дури под переполох. Бежать-то отсюда все одно некуда, сгинешь в пути. А верней, опять догонят.

Еще одна странность, отметила Нелли. Что делать с Сириным, решали все взрослые мужчины наверное, а еще некоторые из женщин. Нифонт же говорил так, словно его решенье судьбы Сирина никак не касалось. Быть может, потому, что он был не в Крепости тогда? Но вить знали же, где искать, раз прислали вестового.

— А ты не в Крепости живешь? — спросила она.

— Нет.

— Мудреная штука, — Сирин присел на корточки и поднял золотую пластинку. — Рисунок сюжетной. Мне читывать доводилось, тамошние обитатели все больше узоры пишут.

— Ладно, недосуг мне теперь, — Нифонт скрылся в дверях. Похоже, сию фразу следовало принять за прощание.

— Пожалуй, и я тож поспешу, — Сирин поднялся с украшением в руках. — Небось и руки негодяя соглядатая в сей час не лишни. А ты меж тем погляди, милое дитя, картинка любопытная. Каналией буду, ежели из здешней жизни.

Принявши украшение, Нелли не стала, само собой, удерживать Сирина. Пускай сражается. Поймут, может, тогда, что никакой он не убивец и соглядатай. А вот ей и вправду только и остается, что картинки разглядывать.

Тончайшей работы рисунок на пластине настолько изобиловал деталями, что основной сюжет выглядывался не враз — тонул в переплетениях деревьев с цветами, насекомых размером с людей, а сами люди были друг с дружкою словно лилипуты с Гулливерами. Гулливеры при том глядели горделиво, лилипуты же кланялись, ежели вообще не валялись на земле. И те и другие были занятные — одетые, словно древние египтяне, но при том несомненной принадлежности к черной расе. Губы у них были широки, а волосы курчавы. Надо ж уместить столько всего на штуковине величиною в ладонь! Не сразу и разглядишь, что устремлены все изображенные к молодой женщине, скорей даже девице — должно быть, царице или богине. Да, девица, и немногим старше Нелли. Сидит себе на чем-то наподобие легкого трона, удерживая в обеих руках змею-кобру. И хоть бы что ей! А на кудрях высоко поднятой головы еще две змеи, нет, скорей корона в виде змей, сжимающих что-то ртами. Что сжимают, непонятно, на пластинке щербинка. Должно быть, от вправленного некогда камешка.