Фелисити ведет нас обратно, попутно здороваясь с какой-то знакомой своей матери. Я хватаю Энн за руку, и она морщится.

— Ты мне обещала, что не будешь больше этого делать, — говорю я.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду, — сержусь я.

Она смотрит мне в глаза. На ее губах играет слабая печальная улыбка.

— Лучше уж я сама себя буду ранить, чем они будут ранить меня. Не так больно.

— Не понимаю…

— У вас с Фелисити все по-другому, — говорит Энн, едва не плача. — Разве ты не видишь? У меня нет будущего. Для меня ничего нет. Я никогда не стану важной леди и не выйду замуж за кого-нибудь вроде Тома. Я могу только притворяться. Это ужасно, Джемма.

— Ты не знаешь, что может случиться, — возражаю я, пытаясь хоть как-то ее утешить. — Никто этого не знает.

Фелисити замечает, что мы отстали, и возвращается.

— В чем дело?

— Ни в чем, — бодро отвечаю я. — Мы идем.

Я беру Энн за руку.

— Все меняется. Повтори это.

— Все меняется, — тихо, послушно повторяет она.

— Ты в это веришь?

Энн качает головой. По ее пухлым щекам скользят слезы.

— Мы что-нибудь придумаем. Обещаю. Но прежде всего ты должна мне обещать, что прекратишь это. Прошу тебя.

— Я постараюсь, — говорит Энн, прижимая к лицу руку в перчатке и стараясь улыбнуться.

— Так, вот это неприятно, — говорит Фелисити, как только мы присоединяемся к толпе зрителей в фойе.