Кое-кого еще можно было удержать обещаниями или большими деньгами, но таких отчаянных с каждым днем становилось все меньше. Первым уехал садовник-англичанин, потом французский повар. Разбежались музыканты и горничные. На глазах дичал оставленный без людской заботы парк, затягивало тиной некогда прекрасный пруд…

Той осенью между Степаном и нежитью началась необъявленная война. Первым никто не нападал, примерялся к противнику, присматривался. Хотелось верить, что Вран его, пограничника, боится, но думалось, что нелюдь просто забавляется. А чтобы эта жестокая забава стала еще веселее, Вран перекрыл все пути из Горяевского. Не для всех перекрыл, только для Аленки с Машенькой.

Когда Степан про это узнал? Да тогда и узнал, когда решился Оксану и Настену с девочками из поместья увезти. Для начала хоть бы и в Сосновый, а там, глядишь, и дальше. Потому что на войне женщинам и детям не место. И уж тем паче им не место в доме врага. Да только ничего у него не вышло. Дорога, которая связывала Горяевское с Сосновым, по которой столько хожено-перехожено, вывела их обратно к поместью. Степан попробовал пойти напрямую – лесом. Ему ли, пограничнику, не видеть тайные пути? Да вот не видел! Как только рядом с ним оказывалась Аленка или Машенька, исчезали пути, а все тропы возвращались в Горяевское. Он уже и так пробовал, и этак. И по берегу ручья пытался вывести своих девочек. И всех сразу, и каждую поодиночке. С Оксаной и Настеной получалось, а с их дочками – никак. Но какая мать согласится оставить родное дитя?