— Да и еще кое-чего поищем…

На это Михалыч уже ничего не ответил, торопливо собирая свой рюкзак.

— А кстати, где вы работаете, Валерий Константинович? — спросил вдруг Латова Маралов. — Это часом не ваши сотрудники по всей деревне мечутся?

— Кто мечется?

— Да приехали какие-то… Говорят, из «Конторы Глубокого Бурения», носятся на трех машинах по деревне и все ищут, кто тут шпион и предатель.

— Так прямо и ищут?

— Вопросы задают другие, но все ясно… Они зря думают, что мы уж совсем идиоты.

— Это не наши! — решительно ответил Латов. — Мои пока что все здесь, а если и будут еще мои люди — уж они-то обойдутся и без идиотских расспросов!

— Это моя жена! — с тяжелым вздохом высунулся Стекляшкин. — Я ее добром просил, чтобы не звала никого. Видимо, позвала…

Тут сразу несколько пар глаз зафиксировались на нем, с очень разным выражением: от презрения до полного душевного сочувствия, и не так просто оказалось Стекляшкину закончить фразу.

— Позвала… — задумчиво произнес Латов. — А у нее что за связь? Агент, что ли?

— Нет, не агент. Что вы, какой там агент! Тесть в Конторе много лет работал. Это его клад, тестя… В смысле, он клад и оставил. Когда дочь пропала, жена хотела вызывать этих… Из Конторы. Я не велел… Ну, видимо, не послушалась…

— Часто не слушается?

— Часто… — чуть улыбнулся Стекляшкин.

— Плеткой не пробовал?

— Что-что?!

— Ладно, это я так… Это у нас на Дону обычай такой, очень полезный обычай. Так вот, Дмитрий Сергеевич, отвечу вам… Работаю я в контрразведке Гуся. Не губернатора, а персонально Гуся — простенько и со вкусом. Это люди из другой конторы, и ничего общего с нами они не имеют, уверяю вас!

Маралов лишь пожал плечами — мол, разбирайтесь вы сами, и пошел раскочегаривать «Люську».

Тут необходимо рассказать, что и правда Ревмира не выдержала, позвонила еще 19 августа по известному ей телефону… По телефону, данному ей тем самым невероятно обаятельным полковником. Телефон был дан как раз на случай, «если произойдет что-нибудь такое… чрезвычайное, что-то требующего нашего вмешательства, или нужна будет помощь…». Такой случай, по мнению Ревмиры, настал, Хипоня был того же мнения. И не то, чтобы мнение Хипони имело такое уж большое значение для Ревмиры… не в том дело. Хипоня как-то ослаблял Ревмиру, делал ее податливее, расплывчатее, всеяднее. От его общества ослабевал в ней стальной стержень воли, истончалось собственное «я», обычно колоссального размера. Как-то становилось все равно, что делать и как — лишь бы удобнее, спокойнее…

И вечером 19 августа Ревмира позвонила подельщикам отца, рассказала о пропавшей девочке и попросила их о помощи.