— Н-ну, — флегматично разрешил тот.

— Ты никогда не слышал такую вот песню? — спросил я и напел ему первый куплет приснившегося мне «погребального» блюза.

При первых словах спокойствие слетело с Севрюка, он изумлённо поджал губы и вытаращил глаза.

— Ты шутишь или как? — осторожно осведомился он.

— Нет. А что?

— Да нет, ничего. Конечно, слышал. Это Лемон Джефферсон, «Присмотри, чтобы на моей могиле было чисто». Знаменитый блюз, хоть и непопулярный. А почему ты спрашиваешь?

Я решился и вкратце, буквально в двух словах, рассказал ему о своём недавнем видении. Севрюк задумчиво хмыкал и качал головой.

— Интересно… — сказал он. — Очень интересно. Так, стало быть, ты уверен, что никогда не слышал его раньше?

— На все сто, — заверил я его. — Сам не пойму, что со мной творится. А почему ты думаешь, что я его где-то слышал?

— Да просто это очень известный блюз. Классика из классики. Его пели Мадди Уотерз, Боб Дилан, «Грэйтфул Дэд», «Кэннед Хит», «Джефферсон Эйроплэйн»… Да до фига народу пело! Ты вполне мог его слышать. Но всё остальное… Лемон Джефферсон ведь в самом деле был толстый и слепой… Как, ты сказал, он назвался?

— Дик. Так и сказал: «Старина Дик плохому не научит».

Севрюк опять покачал головой. Поскрёб ладонью подбородок. Налетевший порыв ветра с реки тронул его волосы.

— Да-а… Удивил ты меня! — медленно, растягивая слова, проговорил он. — Даже в Штатах мало кто знает, что на первых пластинках Джефферсона было написано: «Дикон Бейтс».

— А что ты скажешь про «аккорды дьявола»? Севрюк поморщился и неопределённо пожал плечами:

— Занятная выдумка, не более того. Хотя, если подумать, блюзменам ведь и правда запрещали петь в церковном хоре. В старых, религиозных негритянских семьях блюз вообще называли «песнь дьявола». Созвучия там необычные, в консерваториях таких не изучают, так что, может, что-то в этом есть. Правильно подобранный аккорд — половина песни, у Хукера, у Кэйла есть песни вообще на одном аккорде.

Он умолк. Я тоже не говорил ни слова. День катился к вечеру, воздух помаленьку остывал. Со стороны лагеря доносился шум неспешной суеты дорожных сборов.

— Странно, — наконец сказал писатель. — Знаешь, я о чём сейчас подумал? В каждом музыкальном стиле есть первооснова, если можно так сказать, эталон. Чем ближе к нему песня, тем глубже она забирает. Как бы тебе объяснить… Ну, вот попроси кого-нибудь напеть тебе танго — десять против одного, это будет «Кумпарсита». Попросишь вальс — получишь «Голубой Дунай». Латинскую Америку — сто пудов будут петь «Бэсса мэ, мучо»; кстати, странная была тётка эта Веласкес — торкнуло её однажды, написала одну гениальную песню, и с тех пор как отрезало — ничего хорошего больше не создала… Если джаз, скорее всего, это будет «Хэлло, Долли». Рок… ну, не знаю. Может, «Сатисфакшн»? Хард-рок — скорее всего, «Дым над водой»…