Как может личность настолько сильная так себя бояться? Вот это противоречие силы и ранимости в этой женщине мне никогда не понять.

Она смотрела куда угодно, только не мне в глаза. Постепенно напряженная, как струна, поза сменилась более свободной.

– Но это не была твоя вина, – прошептала Айви. Отчего же мне тогда так хреново?

– Мне очень жаль, Айви, – сказала я, и она на короткую секунду обратила ко мне глаза. Полностью карие, без намека на черноту. – Я просто…

– Стоп, – сказала она, опуская глаза к руке, сжимающей край стола. Ногти еще блестели тем прозрачным лаком, которым она их накрасила перед поездкой к Пискари. Видно было, как она заставила себя разжать пальцы. – Я… я никогда больше не попрошу тебя стать моим наследником, если ты ничего больше не скажешь.

Последние слова были сказаны неуверенно, и слышна была ее… уязвимость, что ли? Как будто она знала, что я хочу сказать, и не могла этого слышать. Но я не буду ее наследником – не могу. Такая тесная связь лишила бы меня независимости. Пусть я знала, что в вампирском существовании давать и брать кровь не обязательно тождественно сексу, для меня это было то же самое. А говорить: «останемся друзьями?» я не могла. Банально и плоско, пусть даже это единственное, чего я хочу. Она бы такие слова восприняла бы как знак разрыва – что они обычно и значат. Слишком я ее любила, чтобы так ранить. И еще я знала, что это не горечь и не досада подсказали ей ее обещание. Просто она не станет меня просить снова, чтобы не испытывать опять боль отказа.

Не понимаю я вампиров. Но вот так у нас сложилось с Айви.

Она посмотрела мне в глаза с нестойкой уверенностью, которая окрепла при виде моего молчаливого согласия забытьто, что было. Плечи Айви расслабились, вернулась часть ее обычной уверенности в себе. Но меня, хоть я и грела сейчас ноги на солнышке, пробрал озноб от осознания, как я ее цинично использую. Она добровольно давала мне защиту от многих и многих вампиров, которые рады были бы воспользоваться возможностью, что давал им мой вампире кий шрам; фактически она гарантировала мне свободу воли – и готова была не видеть, что я не плачу за это обычным вампирским способом. Видит Бог, этого было мне достаточно, чтобы себя казнить. Она хотела того, чего я не могла ей дать, и готова была довольствоваться моей дружбой, если есть надежда, что я когда-нибудь соглашусь на большее.

Я медленно вдохнула, глядя, как она притворяется, будто не замечает моего пристального взгляда. Все кусочки мозаики становились на место. Съехать я не могла. Дело было не только в том, что я не желала терять единственного за последние восемь лет друга или что хотела помочь ей выиграть войну, которую она вела сама с собой. Главное – страх стать игрушкой любого вампира, на которого я напорюсь в момент слабости. Я попала в ловушку удобства, и живущая со мной тигрица согласна была лакать сливки и мурлыкать, надеясь, что найдет способ заставить меня передумать.