Ури сложил обе пачки – свою и ее, – вышло семьсот тридцать два фунта. К ним он добавил пятьсот марок, которые Инге сунула ему в карман перед отъездом, – на всякий случай, – и направился к летчику, невозмутимо наблюдавшему за этой сценой.

– Тут примерно девятьсот. Все, что у меня есть. Так как же?

Летчик спокойно взял деньги и начал медленно их считать. При виде марок он на миг застыл, что-то обдумывая, потом присоединил их к общей кассе:

– Вместе с немецкими выходит восемьсот восемьдесят. Она тоже полетит? – он кивнул в сторону Клары.

– Нет, я один.

– Маловато, конечно. Но если вы один и вам срочно, садитесь – подброшу. Я как раз только что заправился.

И стал подниматься в кабину. Ури метнулся к матери.

– Я полечу с ним. А ты поскорей возвращайся в библиотеку и доложи обо всем Меиру.

Она молча кивнула и принялась отстегивать ремень, чтобы пересесть на шоферское место. Его удивило, как безучастно она отнеслась к тому, что он улетает. Она даже не поинтересовалась, куда. Но ему сейчас было не до нее. Им все сильнее овладевал страх за Инге.

Он влез в кабину, пристегнулся и крикнул летчику:

– Готово!

Тот показал ему пальцем на шлем с переговорными наушниками и склонился к приборной доске. Самолет мелко задрожал и, быстро набирая скорость, помчался по асфальтовой полосе. Уже в воздухе, глядя на убегающие от него все дальше вниз верхушки деревьев и крыши домов, Ури услышал в наушниках легкий треск:

– Я – Джимми. А вас как зовут?

Как его зовут, как в паспорте или по правде? Все же лучше как в паспорте:

– Ульрих.

– Так куда мы держим курс, Ульрих?

– Куда-нибудь поближе к немецкой границе, в сторону Страсбурга.

– Понял. Я постараюсь дотянуть, если хватит бензина. Но, может, придется приземлиться раньше.

Ури был согласен на все, лишь бы приблизиться к Инге. Земля отплывала все дальше, домики становились все меньше. Мимо потекли какие-то полупрозрачные дымчатые струи, они завихрялись вокруг крыльев, всплывали вверх и, истончаясь, сменялись другими, такими же нежными и летучими.

Мерное покачивание на упругой воздушной подушке, отделяющей самолет от земли, странным образом пригасило невыносимую душевную боль, причиненную сознанием собственных ошибок. Эта боль, отхлынув, освобождала мудрые, до того заглушенные ею сомнения, – а был ли у Карла другой вариант? Действительно ли такую роковую роль сыграла подброшенная на рояль красная тетрадь? Стал ли бы без нее такой опытный человек, как Карл, дожидаться, пока сотрудники Меира прочешут хранилище и найдут там его камеру?