Я поднял с пола последний апрельский выпуск «Трибуны труда» за 1969 год. Развернув газету на последней странице, я сразу же наткнулся на предсмертный стих девочки Н.Н. Краем глаза я уловил, как гулу замахнулась ножницами, целясь мне прямо в сердце, но было уже поздно.

Я начал читать вслух:

Соня перестала двигаться. Она замерла, тяжело сопя, потом упала, все еще продолжая сопеть. Что теперь делать, было не очень понятно. «Помолись и будь хорошим, улыбнись в смертельный лик». Я взял топор в руки.

– Пусть тебе приснится Бог, – это и была моя молитва.

Выдавив из себя улыбку, я ударил Соню по шее. Отчетливо хрустнул шейный позвонок, но голову с первого удара отрубить не удалось. Я выдернул из шеи топор и замахнулся второй раз. На меня уставились две окровавленные глазницы Сони.

– Лес-сков-в. Твоя мама вре…

Я не успел дослушать гулу, моя рука с топором уже опустилась на ее шею, и голова Сони отскочила к стене.

Я сидел возле обезглавленного трупа Сони и вспоминал ее последнюю недоговоренную фразу. «Твоя мама вре.». «Вре.» – это «врет?» А может, это «вредная»? Да что угодно это может быть. И если все-таки «врет», то это вырвано из контекста. Черт, когда нужно было убираться из этого дома, я остался. Когда нужно было не добивать ее, я отрубил ей голову. В углу заскулила Аделаида. Я тут же вспомнил о своей исколотой ноге, и мысли о последней фразе Сони заменились сплошной болью.

– Ада, иди сюда. Мне тоже плохо.

Через полчаса я сидел в соседней комнате на диване без штанов и тихо постанывал. Моя нога была обмотана бинтом и ужасно болела. Я смочил раны найденной в шкафчике водкой, отчего боль стала просто невыносимой. Больше всего меня беспокоил порез на бедре – он был особенно глубоким, и из ноги отчетливо торчал кусок мяса. Если бы я был сейчас в больнице, мне бы обязательно ногу зашивали. Да и сам я чувствовал, что нужно было найти нитки и, пропитав их водкой, зашить рану. Но при одной только мысли, что в мою ногу снова будет впиваться что-то острое, мне хотелось потерять сознание. В общем, я ограничился одним бинтом и теперь пытался соображать сквозь тупую боль, что делать дальше.

Нога ужасно ныла, заглушая малейшие мысли, и я впервые в жизни стал пить водку прямо из горла. После первого глотка меня чуть не стошнило – водка была теплой, к тому же весьма смахивала на разбавленный спирт. Но с каждым новым глотком она становилась менее противной, и, самое главное, боль в ноге постепенно затихала. Голова понемногу начинала варить.