– Погоди, потерпи немножко. Это несварение, это сейчас пройдет. Если хочешь, позову врача? – участливо спросила мадам, прекрасно зная, что жалкий, голый Чистоплюев на врача ни за что не согласится. Хотя боль была ужасной, лишних глаз и ушей он не хотел. К тому же, близко знакомый с утехами чревоугодия, от несварения желудка несчастный депутат страдал не в первый раз.

Боль, однако же, и не думала проходить. Наоборот, рези в животе становились все нестерпимее. Ирена добросовестно суетилась вокруг, поила его минералкой. Чистоплюев через силу пил, и ему становилось еще хуже. Так продолжалось до четырех часов утра. Он не мог уже толком и говорить, лишь жалобно и бессильно стонал. Теперь Чистоплюев был согласен и на врача, на любого врача. Он попытался сказать об этом Ирене, уже одетой и теперь сидевшей на корточках у кровати. С натурально обеспокоенным и напряженным выражением на лице. Но вместо слов изо рта тихой, тонкой струйкой потекла зеленая слизь, густо смешанная с кровью. Чистоплюева заколотило уже не только от боли, но и от страха. Ирена, видимо, не понимая его желания, взяла его за потную, рыбью руку, нежно, с сочувствием погладила. Чистоплюев из последних сил замотал головой, прохрипел что-то похожее на «ва-ва-а», попытался указать на телефон, но на это его уже не хватило.

Согласно инструкции, полученной ею от Фомы на использование «порошка счастья», Чистоплюев должен был вот-вот потерять сознание, и Ирена ждала этого момента. Когда мутные, стекленеющие от болей глаза Чистоплюева стали терять осмысленное выражение, мадам взяла свой реванш. Именно этой минуты Ирена ожидала как наибольшего своего удовольствия, как высшую награду за свое выступление перед этим кретином, вообразившим себя неотразимым донжуаном, перед ничтожным придурком, на которого ей пришлось расходовать свои великие женские таланты. И теперь уж она покажет ему свое подлинное лицо, и это будет плата за все. Конечно, никогда она не расскажет никому в большом доме о своем поступке, но это их и не касается, даже и хозяина. Это дело касается только ее. Счет ее собственный из мира настоящего к миру ее прошлого, до конца не оплаченный и не отомщенный.

Когда Чистоплюев в последний раз сделал исполинскую попытку удержать взглядом окружающее, зацепиться за него страдающим своим сознанием, мадам склонилась к самому его лицу. Она знала, что Чистоплюев смотрит на нее и еще видит ее, словно ищет в ней последнее свое спасение. И тогда Ирена улыбнулась так, как может улыбаться лишь торжествующий над жертвой вамп, показывая в оскале свои изумительные зубки. Напускное милосердие начисто пропало с ее лица, оставив лишь то нечеловеческое выражение жестокой беспощадности, какое бывает у нечисти из злой ночной страшилки. И ей удалось уловить в ответ дикий испуг понимания, старающегося не верить и верить вынужденного, страх такой силы и глубины, что будь у беспомощного и обреченного Чистоплюева хоть малейшая возможность, он кричал бы от этого страха громче, чем от терзающего его внутренности огня. Но уже в следующее мгновение ошалевшее от ужаса сознание до конца жизни оставило депутата.