Сколько их – десять, двадцать или больше, невозможно было сосчитать. Среди них, заметил Стас, были и древние старухи, и женщины средних лет, и совсем молодые девушки. Но лица казались у всех одинаковыми, лица, полные глубокой скорби и черного знания.

Стас стоял перед большой поленницей дров, сложенной в виде прямоугольника. На нее и водрузили гроб. Женщины скинули свои рубашки и голые стояли кругом гроба, потупив головы.

«Неужели им не холодно?» – подумал Стас, но тут же в сознании произнес чей-то тяжелый голос: «Им не может быть холодно».

Дождь на минуту прекратился, и тут же с неба повалили крупные хлопья снега, первого в этом году. Снегопад был необычно сильным, и скоро все кругом стало белым-бело. Шорохи внезапно прекратились. Настала абсолютная тишина. Не слышно было даже воя ветра. В руках Стаса оказался пылающий факел.

– Поджигай, – шепнул сзади чей-то голос. Мальчик нерешительно приблизился к поленнице и ткнул в нее факелом.

«Как же, загорится, – пронеслось в голове, – ведь сыро…»

Но поленница вспыхнула, будто облитая бензином. Огонь тут же охватил гроб. Женщины упали на колени, раздалось заунывное пение, наподобие того, какое уже слышал Стас. Нечисть прощалась со своим повелителем. Древние слова, словно гвозди, впивались в мозг мальчика. Он молча смотрел на огонь.

Внезапно тело колдуна поднялось и село в гробу. Раздался страшный вой и крик, мальчику не было страшно, но все равно по его коже пробежал мороз. Пламя погребального костра бушевало со страшной яростью. Точно чья-то незримая рука раздувала гигантские мехи. В тишине, нарушаемой треском и воем пламени, раздался звук погребального колокола. Не было ничего печальнее этого заунывного надтреснутого звука. Колокол пробил тринадцать раз. Костер между тем стал потухать. И гроб, и само тело покоящегося в нем превратились в уголья. Они ярко тлели на почерневшем снегу, освещая смуглым светом голые тела ведьм, пергаментную кожу мертвецов, невероятные личины лесной и болотной нечисти.

Церемония закончилась. Каждая из женщин подходила к Стасу и, припадая на одно колено, целовала ему правую ногу. Он старался не смотреть на голые тела, но все равно не мог оторвать от них взгляда.

Скоро все было кончено. Костер потух, все исчезли, и только унылый вой ветра носился над пепелищем.

* * *

Спустя примерно час после окончания зловещей церемонии житель дома номер 13 по проспекту Химиков, некто Наливайко, чья квартира находилась на пятом этаже в одном из последних подъездов дома, был разбужен собственной собакой. Овчарка поскуливала и тыкалась носом в подушку. Наливайко хотел повернуться на другой бок и снова уснуть, но собака настаивала. Наливайко понял, что придется вести ее на улицу. Чертыхаясь и проклиная все на свете, и в частности ни в чем не повинное животное, он встал и глянул на часы. Было начало первого. Идти на улицу страшно не хотелось, и он посмотрел на собаку в надежде, что она передумала. Но животное вовсе не передумало, всем своим видом и поведением оно выказывало стремление к прогулке. Увидев, что хозяин встал, овчарка радостно завиляла хвостом и стала подпрыгивать на месте. Наливайко сумрачно натянул одежду и выглянул в окно. На дворе было белым-бело.