— Я ведь шучу, — Фальке, почувствовав, как она напряглась, пошел на попятный. — Я никогда ничего такого не думал.

— Разве? А не ты ли недавно предполагал, что я, подобно Месмеру, способна управлять другими людьми, проникая в их разум? — Мадлен привстала на цыпочки и чмокнула его в щеку. — Так вот, — продолжила она бесшабашно, — я училась у того же учителя, что и Месмер. Я действительно могу управлять людьми, погружая их в сон, после чего получаю от них то, что мне нужно. Я проделывала это множество раз. Так выживают большинство из нас, хотя это все равно что питаться мякиной. — Глаза Фальке расширились, и Мадлен поспешила добавить: — Они ничего плохого не чувствовали. А утром испытывали приятное утомление, напоминавшее о ночных грезах… Ты по-прежнему сомневаешься? — спросила она и осторожно попятилась, наблюдая за Фальке.

Тот покачал головой.

— Нет, не сомневаюсь. Просто никак не могу представить тебя в такой роли.

— Придется представить. — Мадлен через голову стащила с себя сорочку, оставшись в корсете и в черных чулках. — Ты меня осуждаешь?

Он замер.

— Ты — прекраснейшая из женщин.

— Правда? — Она шагнула к нему. — И тебе не важно, кто я такая?

— Не важно, — кивнул Фальке, вынимая запонки из манжет. — Даже если бы ты рыскала, как шакал, по пустыне, я бы не стал тебя осуждать.

В глазах Мадлен блеснула такая печаль, что он испугался.

— Значит, по-твоему, я похожу на шакала? — Она наклонилась, с преувеличенным тщанием скатывая чулки.

— Нет, конечно, — хрипло сказал Фальке, пытаясь унять шевельнувшееся желание. — Я неудачно выразился.

— Действительно неудачно, — сказала Мадлен, стряхивая с ноги первый чулок. — Шакал питается падалью, Фальке. Мертвечиной, что бесполезна для нас. Ценность крови в том, что она дает жизнь. А если жизнь ушла, то и в крови ее тоже не остается. — Она стянула второй чулок и бросила его к первому. — А я стремлюсь к жизни, Эгидиус Максимилиан Фальке.

Фальке закивал, заранее согласный с любым ее словом, лишь бы смотреть на нее. Желание в нем все росло.

— Да, — с трудом выдохнул он.

— Никакой мертвечины, никаких жертв. Веришь? — Последний вопрос прозвучал очень серьезно. В слабом свете свечей ее бедра и плечи приобрели жемчужный оттенок. — Веришь? — повторила она.

— Разумеется, верю. — Фальке, шагнув вперед, крепко обнял ее. — Ты не чудовище, я не жертва, разве что жертва любви, — произнес он скороговоркой, ощущая биение ее сердца. — Ты даришь мне то, о чем год назад я и подумать не мог. Нам, немцам, с детства внушают, что связи с француженками гибельны.