Солнце встает над Адмирал-драйв. Осмелится она поднять жалюзи? Она окоченела, и только ступни ее горят. Она хромает на кухню. На секунду замирает у газовых конфорок, думает, как же я зажгу их, ведь Айткенсайд унес наш шиллинг? Потом нажимает кнопку, и вспыхивает голубое пламя. Она наливает молоко в кастрюлю и ставит ее на огонь.

Звонит телефон. Это, должно быть, Колетт, думает она, решила вернуться. Встроенные часы в плите мерцают зеленым, освещая кухонные плитки и рыбок на бордюре, подсвечивая их скользкую чешую. Не глупи, говорит она себе, Колетт вряд ли успела даже доехать до Уиттона. Она думала, прошло куда больше времени: годы. Она стоит, греет замерзшие ладони над кастрюлей и ждет, пока сработает автоответчик. Приветствие, затем щелчок. Она думает, это соседи, пытаются обмануть меня, подловить; хотят проверить, дома ли я.

Она осторожно поднимает жалюзи. Облака густые и темно-серые, словно дым от пожара. Луна ныряет в них, и они проглатывают луну. Загривок ноет от напряжения, на грани слуха возникает слабый высокий звук, словно ночные птицы поют в тропическом лесу — или Бог царапает ногтем по стеклу. Звук прерывистый, пульсирующий. Кажется, будто что-то — струна, проволока — натянуто до предела. Она снова опускает жалюзи, медленно, и с каждым дюймом годы шелухой облетают с нее, вот она снова стоит на кухне в Олдершоте, ей двенадцать или тринадцать лет, но если кто спросит, ей шестнадцать, конечно.

— Ма, — спрашивает она, — это правда, что ты сбежала с цирком?

— Ах, цирк, там было ужасно забавно! — Ма навеселе от трех крепких лагеров. — Твой дядя Моррис работал в том цирке, он пилил девок пополам. Хотел и меня распилить, но я сказала, хрен тебе, Моррис.

— А Глорию?

— Глорию они пилили, да. Ее кто угодно мог пилить. Она была девицей определенного сорта.

— Не знаю, что это за сорт такой. Что еще за сорт девушек, которые позволяют пилить себя пополам.

— Все ты знаешь, — говорит ма, как будто побуждая вспомнить. — Они вечно на тебе тренировались. Моррис старался не забывать своего искусства. Говорил, никогда не знаешь, когда старые трюки пригодятся, а ну как если снова придется взяться за дело. Я тысячу раз видела твою верхнюю половину в подсобке, а нижнюю — в комнате. Я видела твою левую половину на заднем дворе, в сарае, а правая в это время была бог знает где. Я говорю Моррису, надеюсь, ты знаешь, что делаешь, не забудь слепить ее обратно, прежде чем уйдешь.

Мать отхлебывает пива из банки. Откидывается назад.

— Курнуть не найдется? — спрашивает она.

— Да, — отвечает Эл, — где-то завалялись сигареты, стянула для тебя.