Минни уже сама выбиралась из-под тяжелого тела, а когда Зах окончательно освободил ее, крепко обняла и прижалась к нему. «Я тебя люблю, Зах, я тебя люблю». Мальчик ответил, что тоже любит ее. Поглаживая по спине, чувствовал гулкие удары ее сердца, словно в груди Минни бил барабан, и, наверное, ничто и никогда не радовало его так сильно, как ее бьющееся сердце.
Сухой, пронзительный, резкий скрип привлек их внимание к расположенным друг напротив друга выходам из беседки, где решетки ожили, словно десятки плоских белых змей, задвигались под музыку, которую могли слышать только они. В течение каких-то четырех секунд планки решеток переплелись, закрыв выходы из беседки, заперев в ней Заха и Минни, компанию которым составлял труп профессора Синявского.
* * *
В коридоре второго этажа колесо стоит на боку. Собранное из элементов детского конструктора «Лего», теперь оно совершенно другое, оно изменяется, точнее, преосуществляется,[33] как это происходит с обычными вещами, если сверхъестественное входит в них, прибыв из Потусторонья. Так хлеб и вода становятся плотью и кровью, или, если не брать столь возвышенное, кольцо Всевластия Фродо — не просто кольцо, изготовленное в Мордоре, а Ковчег — не просто деревянный ящик. Собирая колесо, Минни олицетворяла собой высшую силу, точно так же, как по велению Света Фродо являл собой единственного носителя Кольца. Минни — Фродо этой семьи, чистота, которая видит недоступное другим, любит других больше, чем себя, и может быть купиной, которая горит не сгорая. Здесь и сейчас происходит момент преосуществления. Кольцо белое, но, катясь по коридору второго этажа, оно становится золотистым, и такое тяжелое, что оставляет примятый след на ковре. Когда кольцо скатывается по ступеням, шуму от него больше, чем от шагов сбегающего по лестнице мужчины весом в двести двадцать фунтов. В коридоре первого этажа деревянный пол жалобно скрипит под катящимся колесом.
* * *
Под крики Наоми, сводящие его с ума, Джон всем телом бьется об дверь, раз, другой, безо всякого эффекта, и понимает, что может сломать плечо, ничего не добившись. Вне себя от ярости, вне себя от злости, охваченный гневом, он упирается ладонями в дверь и кричит: «Это мой дом, паршивый выродок, червяк, мразь, это мой дом, не твой,
Джон схватил помповик и переступил порог в тот самый момент, когда стеклянная дверь душевой кабины разлетелась мелкими осколками. Мужчина входил в душевую кабину, подняв над головой руку с зажатыми в ней ножницами, чтобы нанести удар. Джон схватил его за ремень, рывком вытащил из кабины. Мужчина обернулся, размахивая ножницами, и Джон увидел, что это Роджер Ходд, репортер, которому он несколько раз давал интервью в связи с расследованием убийств. Он видел перед собой Ходда, да только глаза принадлежали не Ходду, бездонные колодцы безжалостной ненависти. Джон уклонился от ножниц, толкнул Ходда к стене слева от душевой кабины, крикнул Наоми: «Не смотри!» — вдавил дуло помповика в живот одержимого и зарядом дроби превратил его внутренности в кровавую кашу.