Ручку двери подпирала спинка стула.
— Кто-нибудь! Можете вы выпустить меня отсюда? Пожалуйста! Эй!
— Это не наши дети, — отметил Джон.
— Не наши, — согласилась Никки.
— Выпустим ее?
— Как бы не так.
Они поспешили в комнату девочек. Никого. Очень тихо. Снег на окне. Весь дом затих. Замер в мертвой тишине.
— Библиотека, — прошептала Никки, и они бросились в библиотеку. Столы для занятий. Читальный уголок. Между стеллажами. Никого. Снег беззвучно бился в стеклянные панели окон.
Сохранять спокойствие. Никто не кричит. Это хорошо. Отсутствие криков — это хорошо. Разумеется, мертвые не могут кричать, не могут, если они все мертвы, все мертвы и не дышат, servus и две serva.
Спальня для гостей. Стенной шкаф. Примыкающая ванная комната. Никого. Все тихо, снег на окнах, лиловые глаза Никки, такие яркие на побледневшем лице.
Быстрее, быстрее. Чулан-кладовая. Туалет, дверь которого открывается в коридор. Чулан для постельного белья. Никого, никого, никого.
* * *
Зах спустился на кухню по лестнице черного хода, уже более чем встревоженный, на полпути к панике, в поисках Минни, Наоми, родителей. Увидел, что дверь открыта, старик Синявский под говенным снегом, с Минни, зажатой под мышкой, тащит ее через террасу во двор в бесцветных сумерках. Зах не знал, что все это значит, но понимал, что ничего хорошего в этом нет, пусть даже профессор всегда казался нормальным человеком, без единого намека, что он трехнутый маньяк.
На полу лежал мясницкий нож. Зах его поднял. Не пистолет, но лучше голых рук. Поспешил к открытой двери.
* * *
Спиной к двери, которая не открывалась, Наоми с нарастающим страхом наблюдала, как Роджер Ходд выдвигает ящик за ящиком в шкафчиках ванной. Он по-прежнему повторял свою мантру, все громче и раздраженнее, теперь делая упор на двух словах: «Я Роджер