— Ох, доктор, вы думаете, он умрет?

— Нет, мэм… но опасность всегда имеется.

— Какая опасность, сэр?

— Грибовидный нарост, мэм… если удастся избежать воспаления. Но с другой стороны, мэм, мы можем принести ему массу пользы; и вот что, мэм, вам лучше уйти вниз или в детскую; мы позовем вас, если будет нужно… то есть если ему станет лучше, мэм, как мы надеемся.

— Ох! Мистер Мур, это вы, — всхлипнула бедная женщина, схватив за рукав цирюльника; тот только что поднялся по лестнице и теперь отвешивал поклоны и бормотал: «Ваш слуга, мэм». На его длинном честном лице, ввиду торжественных обстоятельств визита, застыло любопытно-испуганное выражение.

— Вы тот цирюльник, за которым мы посылали? — грубовато спросил Диллон.

— Это наш любезный мистер Мур, — громко и протестующе поправила его маленькая миссис Стерк; ей инстинктивно хотелось подольститься и привлечь цирюльника на свою сторону, чтобы он помог защитить от всяческого насилия ее мужа — плоть от плоти ее и кость от кости.

— Почему вы молчите, л-любезный? Цирюльник вы или не цирюльник? Что с вами? — глухо проревел свирепый доктор Диллон.

— К вашим услугам, мэм… сэр, — с поклоном живо отозвался мистер Мур.

— Тогда входите. Ну же! — крикнул доктор, красной ручищей втягивая его в комнату. — Ну, ну… ну всё… ну, ну, — грубовато сказал он миссис Стерк и ладонью преградил ей путь.

И вот он затворил дверь, и бедная миссис Стерк, услышав скрип засова, почувствовала, что ее Барни больше ей не принадлежит и она ничего не может для него сделать, только сцепить руки и возносить молитвы за его спасение; боль и страх были так сильны, что естественная для женщины мысль, какое грубое животное этот доктор Диллон, даже не пришла ей в голову.

Она слышала, как они ходили взад-вперед, говорили, но не понимала, о чем шла речь; лишь раз или два до нее доносились трудноразличимые обрывки фраз:

— …был хирург Бошан… вот смотрите.

— Очень интересно.

Потом долгое бормотание и слова:

— Крестообразно, конечно.

Это доктор Диллон произнес у дверей, куда подошел, чтобы взять со стола еще одну свечу; когда он вернулся обратно, звуки речи снова слились в неразборчивое журчание, а затем послышалось совершенно ясно:

— Руку сюда.

И спустя несколько секунд: