То, что Каликсто поладил с Люком, удивляло меня гораздо меньше, чем то, что он связался с Леопольдиной.

А сами близнецы — что тут скажешь? Всевозможные табу интересуют меня еще меньше, чем законы, — конечно, законы, которые не относятся к нашим, сестринским. А наши законы гласят: если это никому не вредит, делай, что и как хочешь.

Enfin, эти трое заключили своего рода союз, существующий по сей день. Поскольку в основе его лежит любовь, моя троица не услышит от меня ничего, кроме благословения.

Разумеется, эти мысли посетили меня позже, а той ночью я безутешно рыдала. Я задыхалась, как подавившаяся углем паровая машина, ибо первый шок вскоре сменился безмерным удивлением, на смену ему пришли смущение и неловкость, за ними последовало осознание происходящего и, наконец, страх — да, страх одиночества. Одиночество было мне слишком хорошо знакомо, и возвращаться в то состояние мне не хотелось.

Конечно, я не могла этого высказать. Еще не могла. А потому мне пришлось выслушивать извинения моей троицы. Они встали на колени и заплакали, потому что причинили мне боль. И хотя я действительно чувствовала обиду, не стану отрицать, она немедленно развеялась от этого проявления нежных чувств ко мне.

Сцена, невольной свидетельницей которой я неожиданно стала, потрясла меня до глубины души, повергла в слезы и до известной степени разгневала. К счастью, мне удалось сдержаться и не ляпнуть ничего такого, чего впоследствии пришлось бы стыдиться и брать назад собственные слова. Я просто покинула шхуну и поплелась с бутылкой в руке «средь мертвой беспредельности ночной».[238] Последняя строчка, взятая из «Гамлета», крутилась у меня в голове, когда я на рассвете вернулась в свою башню, взяв с собой только томик Шекспира и оставив записку, чтобы меня не беспокоили. Два дня я читала своего любимого Барда — вернее, перечитывала его сонеты, поэмы и пьесы, иногда откладывая книгу в сторону и погружаясь в раздумья. И вот какие мысли меня посетили.

А был ли у них шанс вырасти другими? Разве с этой троицей могло произойти что-то иное — ведь близнецы от рождения принадлежали миру теней, а Каликсто с некоторых пор также присоединился к нему? И разве не я, по сути, бросила их в объятия друг друга? Я должна была это признать. Хотя я никоим образом не винила себя за то, какой союз связал их, — он казался мне довольно смелым и доставляющим немало переживаний. Правда, я посмотрела на это с другой стороны, когда они пришли ко мне в башню на третий день и мы вчетвером еще раз поговорили. Они рассказали мне о своем плане, которому исполнилось вот уже шесть месяцев: Леопольдина с Каликсто собирались пожениться; конечно же, по любви, но также, чтобы положить конец кое-каким слухам, распространявшимся среди моряков. Люк одобрял этот план — собственно, он сам его придумал. Свадьбу они собирались играть только для виду, и никаких существенных перемен в жизни она не предполагала. «Что ж, пускай так и будет», — сказала я, пожимая плечами и улыбаясь принужденной улыбкой — неловкости я так и не смогла скрыть.