Вмурованные в стены индейцы превращали лабиринт в катакомбы, а сами напоминали мумифицированные трупы.

Следуя за Жабой по изгибам этой трехмерной паутины, Престон ожидал, что за одним из поворотов его ждет встреча с ма-Жабой и па-Жабой, разумеется, уже мертвыми, сидящими в собственных нишах, образованных для них в журнально-газетных стенах. В одежде, свободно болтающейся на их скелетах. С зашитыми в похоронном бюро веками и губами. Ушами, свернувшимися в узлы. Кожей, облепившей черепа. Ноздрями, из которых тянутся белые паутинки, словно пар морозного дыхания.

Когда Жаба наконец-то привел его на пустой пятачок, где они могли сесть и поговорить, Престон почувствовал разочарование, не найдя заботливо сохраняемых семейных покойников.

Этот пятачок, расположенный в самом центре лабиринта, едва вмещал его и Жабу. Всю обстановку составляло кресло, по его сторонам – торшер и маленький столик, телевизор, стоявший напротив, и старый диван, застеленный клетчатым пледом.

Жаба сел в кресло.

Престон протиснулся мимо и уселся на дальний от хозяина край дивана. Сядь он ближе, им пришлось бы говорить лицо в лицо.

Их окружали стены лабиринта, возведенные из журналов, газет, книг в бумажной обложке, пластмассовых ящиков с виниловыми пластинками, банок из-под кофе, в которых могло быть все, что угодно, от гаек и болтов до отрезанных человеческих пальцев, напольных радиоприемников тридцатых годов прошлого века, поставленных друг на друга, других предметов, перечисление которых заняло бы слишком много времени, и все это странное сооружение держалось силой тяжести и подпорками, которые укрепляли самые слабые места.

Жаба, как и его ушедшие в мир иной ма и па, конечно же, был психом. Должно быть, сумасшествие считалось в этой семье хорошим тоном.

– Так какую вы предлагаете сделку? – спросил Жаба, устроившись в кресле.

– Как я и объяснил по телефону, я приехал с тем, чтобы услышать о вашем близком контакте.

– Вот вам доказательство, мистер Бэнкс. После стольких лет государство пришло и аннулировало чеки, которые я получал по инвалидности.

– Это печально.

– Мне заявили, что я симулировал двадцать лет, хотя ничего такого не было и в помине.

– Я уверен, что не было.

– Может, врач, который записал меня в инвалиды, грел на этом руки, так они сказали, может, я – единственный человек со страдающей душой, который когда-либо заходил в его кабинет, но всю жизнь я действительно был калекой, чтоб мне провалиться на этом месте, если не был!

– И все это связано с вашим близким контактом… так? – спросил Престон.