— Чепуха, — заметил я.

— Именно эта сказал и лорд Халл, — ответил Лестрейд, — только он употребил слово, больше распространенное в ночлежных домах, чем в гостиных.

Халл сказал доктору, что сам считает, свои шансы не более одного к пяти.

— Что касается боли, не думаю, что до этого дойдет, — заключил он, — пока есть настойка опия и ложка поблизости, чтобы размешать ее.

На следующий день лорд Халл сделал свое потрясшее всех заявление, что он собирается изменить завещание. Как именно, не сказал.

— Вот как? — Холмс вонзил в Лестрейда взгляд спокойных серых глаз, так много повидавших на своем веку. — И кто, позвольте спросить, был потрясен?

— Думаю, ни один из них. Но вам знакома человеческая природа, Холмс, надежда умирает последней.

— Это верно — а некоторые тут же принимают меры против катастрофы, — мечтательно сказал Холмс.

Итак, утром лорд Халл собрал свою семью в гостиной и, когда все заняли свои места, осуществил акт, который удается лишь немногим завещателям, акт, который обычно исполняют их адвокаты своими болтающимися языками после того, как их собственные замерли навсегда.

Короче говоря, он прочитал им свое новое завещание, оставляющее почти все состояние несчастным котятам в приюте миссис Хэмфилл.

В тишине, которая последовала за этим, он встал — не без труда — и благосклонно одарил их всех улыбкой помертвевшей головы. Опершись на свою трость, он сделал следующее заявление, которое я и сейчас нахожу столь же отвратительным, как и тогда, когда Лестрейд рассказал о нем в кэбе, за спиной кучера:

«Все прекрасно, не правда ли? Да, поистине прекрасно! Вы служите мне преданно, женщина и молодые люди, почти сорок лет. Теперь я намерен с самой чистой и безмятежной совестью, какую только можно вообразить, вышвырнуть вас на улицу. Но не расстраивайтесь! Все могло быть гораздо хуже! Фараоны заблаговременно убивали своих любимцев, до собственной смерти, для того, чтобы любимцы были уже там, в потусторонней жизни, и приветствовали своих повелителей, которые могли их пинать или ласкать… согласно собственной прихоти, и так всегда… всегда, всегда», — рассмеялся он, глядя на них. Они смотрели на его одутловатое умирающее лицо, на новое завещание — должным образом оформленное, с подписями свидетелей, как все они видели, — которое он сжимал в руке, похожей на клешню.

Поднялся Уильям, который произнес:

«Сэр, хотя вы являетесь моим отцом и без вашего участия я не появился бы на свет, но я должен сказать, что вы самое низкое существо из всех ползавших по лицу земли с тех пор, как змий соблазнил в райских кущах Еву».