Глухой, смешанный шум, рассеянный и далекий, как удаляющееся море, монотонно гудел за окнами, дождь шел не переставая, тихо звеня и стекая по вспотевшим серым стеклам бесконечными нитями бисера, то вдруг ветер ударял в окна и с жалобным криком сползал, замирая, вниз по стенам, а потом какие-то деревья, слепые и безмолвные, похожие на всклокоченные тучи, тихо клонились к окнам и качались еле уловимой тенью, как сон, не удержанный памятью и утонувший во мраке.

А комната была все так же глуха, нема и бездонна, только зеленый огонек, как звезда, отразившаяся в черной глубине, непрерывно дрожал, распыляясь в светящийся призрак, да чей-нибудь взгляд иногда сверкал рассеянным пламенем и сейчас же угасал среди темных, неопределенных, еле уловимых колебаний воздуха, невидимых движений, беспокойных вздрагиваний, замирающего шепота, гаснущих блестков и затаенного дрожащего страха.

Стол опять вырвался из-под рук сидевших, с силой поднялся на воздух и с громким стуком упал на свое место. Цепь рук разорвалась, несколько голосов вскрикнуло, кто-то кинулся зажигать свет.

— Тише... по местам... тише! — раздался повелительный голос.

Руки опять сплелись в одну замкнутую цепь, наступило молчание, но уже никто не смог победить нервной дрожи; руки дрожали, сердца усиленно бились, души потрясал вихрь священного ужаса; все сидели склоненные над столом, как над непонятным таинственным существом, каждое движение которого было видимым, живым чудом.

Джо, председатель собрания, стал шептать молитву, а за ним дрожащими губами повторяли и все присутствующие — все сильнее, все громче; темная комната наполнилась шепотом, дрожащим, быстрым, страстным, вырванным из-под сердца, из глубины просветленных душ. Слова падали вдохновенные, горящие верой, легкие, как дыхание, могучие жаждой откровений, желанием чуда.

Вдруг из другой комнаты, или из какой-то глубины, раздались приглушенные звуки фисгармонии.

Стон замер в сжатых гортанях, души погрузились в сонный испуг, как бы в ожидании смерти; никто не ждал этой музыки, никто не знал, откуда плывут эти звуки, не понимал, настоящие ли они или только сладкое очарование.

Все припали грудью к столу, потому что уже не хватало сил, судорожно держались за руки, боясь отпустить, боясь пропасть в одиночестве, погружались в эти странные звуки, проносившиеся как нежный ветер по струнам невидимой арфы.

И до того забылись, что уже никто не знал, действительность это или волшебный сон.

А музыка разливалась во тьме кадильным дыханием молитвы, росой серебристых тонов, веянием мелодии — такой сладостной, что души колебались в мечтательном упоении, как цветы в лунную ночь.