— Ага, — поддакнула я, лишь бы он опять не расстроился. Я заметила, что он задумчивого нрава — из тех, кто считает солнечные дни лишь краткой передышкой меж дождливыми. — Кому же не приглянется пухленький грудничок? — Я передала ему малыша. — Ведь когда вы придете за ним, он обязательно станет пухленьким, уж поверьте моему слову.

Тогда он полез в карман и достал заколку с драгоценными камнями — величиной со стручок гороха.

— Они настоящие, — заверил он. — Хватит вместо оплаты?

— Батюшки! Говоря начистоту, коли я б выковыряла один камешек и вернула вам остальное, вы воздали бы мне сторицею. Но о плате не может быть и речи: после ваших подвигов я запросто могу поделиться с вами молочком.

— Все равно возьмите. — Он всучил мне украшение. — И примите мою благодарность. Думаю, теперь, когда я могу навещать мальчика, мы будем видеться часто, хоть я и не знаю, где остановлюсь. По-моему, я слишком долго живу у Дарби.

Я рассмеялась и сказала, что целых семнадцать семей возьмут его к себе сию же минуту, стоит им узнать, что у него нет крыши над головой.

— Так вы считаете, что мне могут быть рады в этом городе?

— Не просто рады — мы счастливы, что вы с нами.

Он долго смотрел на мальчика, а потом произнес очень странные слова:

Пастор сейчас мне сказал, что это стихи Мильтона.

Я очень трепетно отношусь к красивым словам, хоть сама и не обучена им, и потому заявила, что дам Уолли Мильтону еще одну лепешку за его стихи. Но пастор смеется, записывая это, и говорит, что имел в виду вовсе не Уолли.

Прочитав свои стишки, великан поднял огромную ладонь, словно собираясь пощекотать малыша под подбородком, но вдруг замер. Младенец схватил его за палец, точнее, попытался схватить, ведь палец у него такой огромный! Но видела бы ты лицо великана: он будто никогда и не знал, что младенцы любят хватать за пальцы. Словно он первый отец на свете, а это первое в мире дитя.

Он снова довел меня до слез, и потому я прогнала его со словами:

— Уходите. Хоть вы и Черный Ангел, но в душе обыкновенный мужчина, а любой мужчина — подкаблучник. Мне пора вернуться к работе.

— Что вы сказали? — переспросил он.

— Я сказала, что должна вернуться к работе.

— Нет, перед этим.

— Я сказала, что вы обыкновенный мужчина, а любой мужчина — подкаблучник.

Невозможно описать выражение его лица — так быстро одно чувство сменялось другим. Потом он вдруг прижал младенца к груди, словно что-то страшное могло отобрать у него дитя, и ушел к Дарби.