По бокам и позади замершего Генки дышали порознь и одинаково с

ним стучали сердцами те, кто пришел за обещанным хозяином сюрпризом.

Рита… Вот сюда, где темное пятнышко под грудью, это он целовал ее ночью и она шлепнула его по голой спине, укоряя, что останется след, а ей еще танцевать.

Запрокинутая голова покоилась на круглых жестких листьях и пропущенные сквозь пряди волос лианы не давали ей повернуться. Два побега черными жилами захлестнули лицо, растягивая уголки раскрытого рта. Руки, раскинутые по древесному ложу, перевиты у кистей клубками стеблей. Грудь смотрела вверх, туда же, куда и широко раскрытые глаза ее, темные и отчаянно испуганные. Дыхание, мелкое и быстрое, поднимало грудь и по ребрам мелькали быстрые тени. Светлый живот. Сердце Генки ударило больно и осталось там, в нижней части удара, забыв, что надо вернуться. Затихло хриплое дыхание позади, тени от черных фигур остановились. …Ноги Риты были согнуты в коленях. Колени закрывали низ живота от глаз и на виду были только сомкнутые полосы ног, напряженные до плененных ступней. И Генка видел — каждое колено обернуто черной жилкой побега.

Он молчал в остановившемся времени, молчало сердце, и ждали флейты. И сзади кто-то шумно выдохнул, испуская душный запах сырого мяса с привкусом свежей крови, прорычал невнятно и мучительно. И Генкино сердце охнуло, застучало быстро, запуская время и гоня по венам испуганную кровь, стряхивая со лба крупные капли пота. Он рванулся вперед, но за длинные мокрые волосы был схвачен железной рукой, что стала гнуть назад его голову, до резкой боли в шее, до его хриплого крика через смех стоящих позади. Блеяли флейты, поддакивая кваканью смеющихся. Всползли по голым ногам лианы и он задергался, выгибаясь. Крик его был подхвачен рычанием и захлебами, как будто его, этот крик, жрали, жадно толкаясь из-за жирного куска. А над запрокинутым лицом черными лунами прошли веселые Яшины глаза.

— Ссладкое мясо… — сказали извилистые губы, под которыми он увидел сотни острых зубов, по кругу, за частоколом которых бился блестящий язык из черного дыма, — зверю неведомы множество удовольствий. Он не думает, пожирая. Мы можем больше. Ты!

Он поднял клубящуюся черную голову, медленно уезжающую выше по мере распухания тела-столба:

— Ты будешь смотреть! А после я отдам ее тебе. И не лишу памяти обоих. Будете жить!

— Жии-и-ить, — завыли фигуры, трясясь.

— Жить, — подтвердил дымный язык и веселые глаза, — поживать. Добра наживать. Будет тебе добро, мальчик. Выбрал сам.

Хватка ослабла и Генка забился, дергая руками. Но стебли, причмокивая, прилипали к шее и щекам, удерживая его голову в нужном положении. Теперь он мог видеть только Риту, ее светлые колени и поднятую грудь.