— Кто бы мог подумать, что ты это заметишь, какая тонкая наблюдательность! — Куда девалась прежняя, ласковая и шаловливая, улыбка, лицо Полины исказила злобная, вызывающая жуть усмешка.

— Я тебя не понимаю, — проговорил он мирно и очень вежливо.

— Где уж тебе, — прошептала мать, быстро и неряшливо поглощая то, что лежало у нее на тарелке.

Она ела жадно, как изголодавшаяся бездомная собака, прислуга была в ужасе. Давясь последним куском, она побежала вверх по лестнице — как-то странно, боком. Роберт и Сисили кинулись за ней, им казалось, будто они заговорщики.

— Разливай кофе сама. Ненавижу эту процедуру! Я ухожу к себе. Покойной ночи! — выкрикивала старуха, будто швыряла в них камни. И скрылась за дверью.

Наступила мертвая тишина. Наконец Роберт сказал:

— Боюсь, мама заболела. Надо уговорить ее принять доктора.

— Да, — подтвердила Сисили.

Роберт и Сисс затопили камин и устроились в гостиной. Сидели и молчали. За окном лил холодный дождь. Оба делали вид, что читают. Им не хотелось разлучаться. Весь вечер они ощущали присутствие какой-то мрачной тайны, но почему-то время прошло очень быстро.

Часов в десять двери вдруг распахнулись и на пороге появилась Полина в голубой накидке. Она затворила за собой дверь и подошла к камину. Потом с ненавистью посмотрела на молодых людей — это была настоящая ненависть.

— Советую вам как можно скорей жениться, — с омерзением прошипела она. — Так хоть пристойней будет. Ах, какая трогательная пара влюбленных голубков!

Роберт поднял на нее спокойный взгляд.

— Мне казалось, мама, ты считаешь, что двоюродным не следует жениться, — сказал он.

— Да, считаю. Но вы не двоюродные. Вы вовсе не родня. Твой отец был священник-итальянец. — Выверенным кокетливым движением она протянула к огню ножку в изящной туфельке. Тело пыталось повторять привычные грациозные движения. Но жизненные силы души иссякли, Полина казалась зловещей карикатурой на самое себя.

— Как, мама, это правда? — спросил он.

— Еще бы не правда! Он был замечательный человек, иначе не стал бы моим любовником. Такой блестящий, выдающийся человек — и такое жалкое ничтожество его сын. Это ничтожество я терплю возле себя всю жизнь.

— Как несчастливо все сложилось! — медленно проговорил он.

— Это для тебя-то несчастливо? Нет, тебе удивительно повезло. Все горе досталось мне, — ледяным тоном бросила она.

На нее было страшно смотреть — казалось, драгоценная ваза венецианского стекла разбилась и кто-то варварской рукой склеил осколки.

Она резко повернулась и ушла.