В конце концов лампа со звоном разлетелась, сыпля брызгами стекла и пламени, и милосердная тьма опустилась на Могенса, останавливая безумие, которое уже запустило когти в его мозг.

Но она царила недолго, слишком недолго. На месте его угасшей лампы появился свет фонаря Тома, и когда Могенс уже думал, что хуже быть не может, чем тот мимолетный взгляд, которым он скользнул по пропасти, он жестоко ошибался.

Направленный луч фонаря не вызывал к жизни высеченные рельефы и иероглифы. Он падал точно на устрашающие врата на другом конце палаты.

Они стояли открытыми.

И там не было пусто.

На сей раз он знал с самого начала, что это сон. Однако это знание не спасало от страха, который сон принес. Здесь была Дженис, но еще и Грейвс, и каким-то образом еще и мисс Пройслер, хотя он не видел ее, не слышал, ни вообще не получил какой-либо знак ее присутствия.

— Почему ты бросил меня в беде, Могенс? — спрашивала Дженис. — Ты не должен был этого делать. Никогда. Сначала ты предал меня, а теперь ее.

В отличие от прошлого явления, ей не надо было предлога, чтобы проникнуть в его сон, и сложного образа тоже. Может быть, потому, что она всегда жила в его грезах.

Медленно она приближалась. Дверь и окна его убогой хижины были закрыты, но ее волосы развевались, словно ими играл ветер. А может, это были и не волосы, а сплетение тонких, с волосок, живых змей, чьи безглазые головки присосались к черепу.

Разве не слышалось едва уловимое шебуршение и поскабливание, будто тысячи крохотных чешуйчатых телец скребутся друг о друга?

— Выходит так, что ты приносишь несчастье каждой женщине, встречающейся на твоем пути, — продолжала Дженис, неизменно приближаясь, пока наконец не остановилась у его кровати.

Могенс попробовал шелохнуться, но не смог, и когда окинул взглядом свое тело, понял почему: у него не было ни кистей рук, ни ступней ног. Его конечности срослись с ветхим постельным бельем, будто изношенные льняные тряпки пожирали его плоть. Льняное белье? Но белье у них было не льняное, а…

«Профессор! Вы меня слышите?»

— Но я всегда знала, что ты слабак, — неумолимо выносил приговор голос Дженис. — Любимый, но слабак. Никакой не мужчина, на которого женщина может положиться в трудную минуту.

Змеи на голове, словно в подтверждение ее слов, зашевелились. Грейвс, до сих пор стоявший неподвижно и сверливший его глазами, которые стали вдруг шакальими, тоже согласно кивнул.

— Сначала я, теперь бедная мисс Пройслер. Две из двух — неутешительный итог. Даже с научной точки зрения.

— А с научной точки особенно, — согласился Грейвс.