Позади что-то громыхнуло, и из глубины до них глухо долетел голос Тома:

— Доктор Грейвс! Профессор!

Могенс и Грейвс одновременно вздрогнули и бросились к лестнице. У Могенса хватило ума уступить Грейвсу дорогу — по нему было видно, что он попросту раскатает всякого, кто попадется ему на пути, — однако не отставал и буквально дышал ему в затылок.

Больше дюжины ступеней крутыми виражами вели вниз. Они были такими отвесными, что и при нормальных условиях и достаточном освещении Могенс не отважился бы даже спустить ногу на первую. Но Грейвс безрассудно перепрыгивая через две, а то три, несся вперед, и расстояние между ними все увеличивалось. Могенс, осторожно ступая, двинулся следом. Внизу Грейвс неожиданно остановился, и Могенс, не заметив этого, с размаху налетел на него. Чтобы не потерять равновесия, Грейвсу пришлось резко отпрыгнуть в сторону, Могенс тоже с трудом удержался на ногах и автоматически уже приготовился извиниться, но слова в буквальном смысле застряли у него в горле, когда он увидел то, что остановило Грейвса.

Помещение, в которое привела их лестница, было огромно. Его даже трудно было назвать помещением. Перед ними простиралась пещера естественного происхождения, со сводчатого потолка которой свисали известковые натеки причудливых форм, тут и там сочилась вода. Пол тоже был неровным, растрескавшийся, усеянный опасными каменными ловушками, но на все это Могенс бросил лишь беглый взгляд, а в голове не родилось даже беглой мысли.

Он стоял и, онемев, просто таращился на потрясающее явление, прямо у ног Грейвса качавшееся на волнах узкого канала, который делил пещеру на две части.

Это была ладья. Стройная, с задранными по обоим концам носами. Она напоминала камышовые суденышки, которые и сегодня бороздят речные воды где-нибудь в Северной Африке. Только эта была изготовлена из черного эбенового дерева, тщательно отполированного, и была добрых шесть-семь метров в длину. На обоих концах возвышались две металлические пики, сверкавшие чистым золотом. На искусно точеных столбах посередине корпуса возвышался сияющий великолепными красками балдахин, под которым покоился черный параллелепипед больше человеческого роста, на верхней стороне которого выгравирована странная фигура. Это был саркофаг. То, что покачивалось перед ними на водах, было египетской погребальной баркой.

Могенс проникся чувством благоговения, когда осознал, что, может быть, на протяжении тысячелетий они первые люди, которым удалось лицезреть такое собственными глазами. Не иллюстрацию в учебнике, не витрину в музее, а оригинал, все это время качающийся на волнах канала. Правда, барка представляла собою не совсем то, что хранилось в его памяти. Многие детали отличались: она была несоизмеримо больших размеров, чем считалось и воспроизводилось в реконструкциях, и много изящнее, хотя в то же время и грубее, словно сработана не человеческими руками. И чего-то не хватало. Чего? Потребовалось несколько секунд, чтобы Могенс понял.