На этот раз Тихий развеселился по-настоящему.

— Да вы и впрямь устали, — сказал он, переведя дыхание. — В этом-то и весь анекдот.

— Все равно не понимаю… Откуда у меня возьмется тяпка?

— Ладно… — Тихий уже понял, что развеселить девушку будет непросто. Смехотерапия доступна не всем, и если сам он смог окончательно совладать со своим страхом, для воздействия на Альбину стоило поискать другие методы: — А валерьянка или пустырник у вас есть?

— Есть. Только она на меня уже не действует. Я же не знала, что может случиться такое, — по-детски жалко сообщила она. — А сильные транквилизаторы я не пью. Из принципа.

— Грустно… А что вообще у вас есть? Ну, к примеру, охотничий нож или просто большой, разделочный найдется?

Альбина на секунду задумалась, потом отрицательно покачала головой.

— Нет, большие ножи мне никогда не были нужны… Да я и боялась брать их в руки.

Она смутилась, словно чувствуя себя виноватой перед гостем за свою непредусмотрительность. Квартира, водосточная труба, теперь — нож…

«Бедный ребенок из благополучного мира…» — ласково посмотрел на нее Тихий.

— Ну хорошо, задание для двоечников: где у вас утюг? Уж он-то, думаю, найдется?

— Утюг? — поразилась Альбина. — Да. А что еще?

— Ничего. Хотя мне еще пригодилась бы швабра и… пожалуй, мне надо переодеться, хотя просить об этом я просто не осмелюсь.

— Ну почему же! — живо возразила Альбина, бросая взгляд в сторону шкафа, и тут смутилась по-настоящему: висящая там мужская одежда, спортивные брюки и свитер, принадлежали Рудольфу.

«А я и не подумал, что она может жить не одна, — ощутил неловкость Тихий. — Да, поотвык я от нормальных людей…»

«Руди… Как я ему все это объясню?» — ужаснулась Альбина, и по выражению ее лица Тихий понял, что невольно помог ей окончательно взять себя в руки — иначе вряд ли девушку стали бы волновать такие пустяки.

* * *

Человек может привыкнуть ко всему. К горю. К счастью. К чрезвычайным происшествиям и катастрофам. Как только первичный шок, вызванный страшным известием, прошел, для большинства жизнь вернулась в свою колею. Что же касается полковника Хорта, то ему и вовсе не требовалось ни к чему привыкать.

Больше всего на свете Хорт любил четкий порядок — не столько в узко бытовом смысле этого слова, сколько как желательный атрибут мироустройства в целом, и понимал он его прежде всего как то, что иерархичность в обществе должна быть разумной, а дисциплина — жесткой. Как в армии — если бы ее можно было очистить от занимающих высокие командные должности идиотов со связями и разнокалиберного жулья, кучкующегося вокруг распределения материальных ценностей. Кроме того, полковник любил себя и свою работу, и сложно сказать, что именно нравилось ему сильнее: и порядок, и работа, и он сам сливались в его собственном представлении в некую единую неразрывную систему. Порядок был для него таким же необходимым условием, как наличие воздуха, воды и пищи; работа помогала ему это условие создавать — мог ли он существовать без них? Поэтому-то полковник относился к своему делу с удивительной честностью и поэтому-то его уважали как принципиального и серьезного человека.