31
Последняя ночь года. Калейдоскоп быстро меняющихся картин, неразбериха настроений, ожидание чего-то необычного. Все, будто сговорившись, разом сбросили маски в эту триста шестьдесят пятую ночь, не стыдясь своего изначального облика, плыли в новогодней круговерти, словно щепки, обрывки старых газет и сухих листьев в пенящейся воде. Поток наполнял своим гулом каждую комнату, плескался в простенках, смывая с подоконников окурки и самих курильщиков, будоражил вечно сонного вахтера и, громыхая по лестнице, врывался в читальный зал, где стояла большая елка. Стены кухни ломились от запахов еды, в углу росла куча мусора. Девушки в бигудях, по пояс голый толстяк, араб в белой одежде, похожий на привидение, чей-то двухлетний ребенок, сосредоточенная возня англичан с каким-то умопомрачительным салатом, хлопающие крышки чайников, полупьяный голос, зовущий кого-то уже в седьмой раз… Себастьян, высыпающий в кастрюлю с рисом все свои прошлогодние запасы перца… Жиль-Баба в ослепительно белом бубу позирует, в обнимку с двумя француженками, фотографирующему его воронежскому поэту Бочарову… Привет, Венсан! Привет, Лилиан! Привет, подданные датской королевы!
Главное — не забыть, где ты оставил свое пальто и вещи, в эту ночь так легко заблудиться! Ни черта не поймешь, когда все напьются. В комнате Венсана полно негров; они танцуют со своими русскими подружками, прилипнув к ним животами — в тягучем полумраке видны их полуприкрытые глаза и полуоткрытые губы, потные лица и пестрые рубашки… В соседней комнате совсем тихо: строгие девицы в темных бархатных платьях молча сидят за столом и сосредоточенно пьют водку; недовольно взглянув на случайно заглянувшую Лилиан, они тут же закрыли дверь на ключ, не намереваясь больше никого впускать — ни стукачей, ни черномазых, ни капиталистов.