Природа ошеломляла Лилиан своей ослепительной новизной: яркое голубое небо, фиолетовые тени на тающем снегу, тонкие ветки с еще не набухшими почками, дрожащие в чутком лесном затишье, таящие в себе мажорную и в то же время печальную мелодию, словно флейта пела в лесу баховскую сарабанду… Нет, это не мотив смерти, это сама жизнь, просвечивающая через небытие, это сожаление об ушедшем, превращающее утерянное в другие формы, в другую жизнь…
Ручейки, бегущие из-под снега, все чаще сливались, образуя извилистые полосы воды и широкие лужи, в которых, как в осколках зеркала, отражался солнечный весенний лес и голубое небо. Ручейки бежали вниз, весело предлагая Лилиан следовать за собой — туда, где у просыпающейся реки набухали вербные почки…
Как далеки весенние горизонты! Они напоминают человеку о его призвании: идти. Вставай и иди! Скоро, скоро запетляют среди лугов тихие, сонные речки, с желтыми ирисами и нежными незабудками, с тонкой вязью белых цветов, над которыми возвышаются, вздрагивая на ветру, коричневые колокольчики… Побегут по пологим склонам еще не укатанные глинистые дороги, внизу, возле мутной весенней воды, закружатся над цветами пчелы…
Распахнутое навстречу весеннему ветру пальто, развевающийся, словно флаг, шарф, медно-рыжие волосы, движенье, движенье… Впереди, за молодыми березами и голубыми подснежниковыми полянами, белели многоэтажные корпуса больницы. Через несколько минут она увидит Дэвида! И они вместе пойдут обратно через этот весенний лес…
37
Сирень расцвела раньше обычного, в двадцатых числах апреля. Старые домишки, вросшие в землю так, что окна отступали от тротуара всего на полметра, отделялись друг от друга тесными двориками и покосившимися заборами, из-за которых на улицу свешивались ветки цветущей сирени. В конце улицы был пустырь. Развалины старых домов, углы комнат, окрашенные в разные цвета, кучи кирпича, досок, строительного мусора. И над всем этим убожеством цвела сирень!
Лилиан и Дэвид остановились.
— Как это странно видеть, — сказала Лилиан. — Развалины весной… Могила чьей-то прежней жизни — в буйстве сирени!
Кусты сирени, высокие, как деревья, росли здесь уже лет тридцать, и теперь, в эту весну, они цвели в последний раз.
— Все это уничтожат, — печально продолжала Лилиан, — и на этом месте построят какую-нибудь серую уродину, похожую на тысячи других безликих домов…
Они стояли неподвижно, не решаясь ступить на это будущее кладбище. Наконец Дэвид шагнул вперед. Остановившись посреди мокрой от недавнего дождя лужайки, заросшей одуванчиками, в странно застывшей позе, он улыбнулся, вдыхая весенние запахи, и в его светлых, не стриженных с декабря волосах висели чешуйки от тополиных сережек… Он подошел к кусту сирени, потянулся носом к цветущей ветке и, словно приняв мгновенное решение, сорвал эту ветку и протянул Лилиан.