— Кто написал эти… стихи?

Ситуация складывалась явно не в мою пользу, но я, тем не менее, не смогла удержаться от высокомерной улыбки. Я даже почувствовала нечто вроде гордости по поводу того, что именно я, а не кто-то другой, нацарапал на стене туалета эти простые и понятные слова.

— Я видела, как она держала в руке мел, — сонно произнесла стукачка.

Виктор Лазаревич посмотрел на меня так, словно я только что спрятала за унитаз краденую валюту.

— Ты? — коротко спросил он.

Я молча кивнула.

И мы пошли с ним по пыльному, скучному, провонявшему подгорелым свиным жиром коридору, мимо подозрительно посмотревшего на меня вахтера, мимо гипсового бюста лысого мужика, большую часть жизни проведшего в тюрьме…

— Ну? — глядя на меня в упор из-за массивного полированного стола, спросил Виктор Лазаревич. Его сытое, обычно непроницаемое лицо выражало теперь брезгливую скуку. — Тебе понятно, как все это называется?

Еще бы! Антиправительственные лозунги, распространение порнографии…

— Я буду вынужден сообщить об этом твоему начальству, — с искренним, почти родственным сочувствием сказал он, печально взирая на меня своими выпуклыми, ближневосточными глазами. — Я давно уже замечаю за тобой… — он шумно вздохнул, — …какое-то болезненное восприятие жизни. Ведь тебя никто не обижает, не так ли?

Я кивнула. Сломанную оправу я заменила другой. Такой же дымчатой. Тоже несоветской.

— Что у тебя со щекой? — участливо спросил он.

Сказать, что я нечаянно свалилась с унитаза?

— А голова у тебя не болит? — продолжал он, подаваясь вперед и ощупывая прозорливым деканским взглядом подозрительную царапину у меня на лбу.

Сказать ему, что даже мысль о каком-нибудь философском понятии вызывает у меня нестерпимую боль чуть выше левого виска? Да, меня забавляет этот процесс: мысль, нечто, так сказать, нематериальное, порождает сугубо материальное явление — боль. Мысль порождает боль! Сказать ему об этом? Сказать ему, что в голове у меня дыра, через которую в мой мозг может залезть все, что угодно?

— Болит… — нехотя признаюсь я, с сожалением думая о том, что лучше бы мне сейчас сидеть у Себастьяна и пить индийский чай с запахом натурального розмаринового мыла…

С удовлетворением откинувшись назад в своем деканском кресле, Виктор Лазаревич с облегчением произнес:

— Я это сразу понял. Еще в тот раз, когда ты облила меня газированной водой!

Сказав это, он с равнодушным видом отвернулся от меня, давая тем самым понять, что мне нечего больше делать в его кабинете.

* * *