— Есть возможность недорого купить свинцовый гроб с болтами…

Леонид Павлович непонимающе уставился на него.

— …у меня есть приятель в военной части, — продолжал врач, — …можно было бы привезти ящик прямо сегодня.

Не понимая, куда клонит Полищук, Леонид Павлович так же вкрадчиво спросил:

— Зачем?

Гипнотизируя его взглядом своих прозрачных, серо-голубых глаз, Полищук сказал:

— Так надежнее.

— То есть… ведь она же уже лежит в гробу!

— Да, но болты… толстый слой свинца…

— Вы хотите сказать, что тело уже разлагается?

Полищук молча покачал головой.

— Тогда в чем же дело? — сердито произнес Леонид Павлович, считая, что участковый врач попросту морочит ему голову.

Глядя куда-то мимо Леонида Павловича, Полищук тихо произнес:

— Дело в том… что она, возможно, живая… — и тут же торопливо поправился, — …нет, я не это хотел сказать… ее нельзя назвать живой, она… неумирающая!

Леонид Павлович смотрел на него, разинув рот. Значит, все будет продолжаться и дальше?.. Но как же тогда свидетельство о смерти, похороны?.. Может быть, Полищук выпил с утра? А может быть… может быть, этот врач… не в своем уме?

— В моей практике такого еще не было, — словно догадываясь о подозрениях Леонида Павловича, поспешно добавил Полищук. — Но коллеги рассказывали… Кстати, скажите мне вот что: не было ли у Вашей матери последнее время каких-то особенных желаний или стремлений?

Вошедшая в это время Люба тоже подсела к ним и, услышав только последнюю часть вопроса, сказала:

— Думаю, что было. Она хотела домой.

* * *

За свою почти семидесятилетнюю жизнь Таисия Карповна сменила много мест проживания. Старинный деревянный двухэтажный дом в маленьком уездном городке, с яблоневым садом и вековыми липами у калитки… В этом доме ее мать работала горничной, а отец служил конюхом, здесь, кроме нее, родились ее многочисленные братья, из которых выжил только один, чтобы обрести вечный солдатский покой в румынском захолустье; здесь у нее появились первые подруги, и хозяйка подарила ей первое в ее жизни штапельное платье… Потом дело пошло хуже: городок заняли красноармейцы, ее матери прострелили на улице ногу, и она стала ковылять на деревянном протезе, хозяева спешно уехали куда-то, оставив в доме добрую половину вещей на радость новым краснознаменным постояльцам, а многодетной семье пришлось перебраться в полуподвальную комнатушку в густонаселенном, кишащем насекомыми доме возле реки.