Несколько секунд начальник турбазы смотрел на нее, потом громко расхохотался.

— Кто вам сказал такую чушь? — сквозь смех произнес он. — Сказать, что кто-то отправился в «Три дуба» или в деревню Перелесок означает в наших краях то же самое, что у вас, в России, «к черту на кулички!»

Почувствовав себя наивной дурочкой, попавшейся на самый заурядный крючок, Ку окончательно сникла. Ей нечего было делать в этом кабинете, в Рахове, в Карпатах. Ей нужно было просто собрать рюкзак и ехать автобусом до Львова, а оттуда лететь самолетом в Россию. Ей следовало выбросить из головы нищенскую экзотику «корчмы» и приюта, забыть о гуцульском пастухе и о странном, скорее всего сумасшедшем, инструкторе…

— Спасибо, — не поднимая головы, сказала Ку, — вы во многом помогли мне разобраться…

Она встала и шагнула по затертой ковровой дорожке к двери.

— Эй, послушайте! — позвал он ее. — Присядьте на минутку!

«Ну, что еще?» — угрюмо подумала Ку, неохотно садясь на первый попавшийся стул.

— Думаю, вам будет интересно услышать местное предание…

Зазвонил телефон, и начальник пустился в долгий, занудливый разговор о счетах и накладных.

Ку скучала, посматривая на часы, висевшие на стене напротив нее, прикидывая, успеет ли она вернуться к ужину.

Наконец он положил трубку и, взяв новую сигарету, начал:

— Лет триста назад здесь была деревня Перелесок, в которой жила редкой красоты девушка, дочь местного корчмаря — и она отказывала всем сватающимся к ней парням. Говорили, что она путалась с самим Сатаной. И вот у нее родился сын, такой же красивый, как и она. Через много лет все семейство — мать, взрослого сына и деда-корчмаря — обвинили в колдовстве и казнили. Но после этого ни одна женщина в деревне не могла забеременеть, а те, кто пытались сделать это на стороне, таинственным образом исчезали. Постепенно вся деревня вымерла, а оставшиеся постройки сгорели во время пожара. Так что никакой деревни Перелесок больше не существует, — уверенно заключил он и встал из-за стола, тем самым давая Ку понять, что разговор окончен.

* * *

Дойдя до окраины города, Ку вышла на ведущую в горы дорогу. Стараясь ни о чем не думать, она шла и шла, глядя себе под ноги и равнодушно наблюдая, как перекатываются под загорелой кожей крепкие мышцы ног. Механическое движение тоже было формой жизни.

«Если милый твой далеко…» — вспомнила она слова крестьянки и, засунув руку в карман, нащупала пучок увядшей травы. Оторвала листок, пожевала. Трава была очень горькой — как и любовь, заканчивающаяся разлукой.

Но ощущение горечи постепенно перешло в нечто иное: язык и полость рта у Ку словно одеревенели, потеряли всякую чувствительность. Идя вверх по каменистой дороге, Ку замечала, что тело ее становится все легче и легче, словно ее несло вперед каким-то током воздуха, словно ноги ее, обутые в тяжелые ботинки, вовсе не касались земли. Ощущение тоски сменилось нетерпением, воодушевлением в преддверии чего-то желанного, до конца еще не понятного. Все окружающее постепенно уходило на второй план. Сама того не замечая, Ку улыбалась, в ее серых глазах снова засветилась жизнь, на загорелых щеках появились пятна лихорадочного румянца. Поворот, голубые холмы до самого горизонта, заросший кустарником овраг, быстрая, прозрачная речка, высокие скирды сена, пятнистые коровы, сочная зелень травы… еще один поворот, свежий ветер в лицо, поросший черникой склон, туманный силуэт Говерлы… Откуда взялась эта внезапная радость?.. Еще один поворот, знакомый спуск в овраг, подъем на склон холма, снова спуск, а там…