Злость и обида отлетели в небытие.
Крепко ухватившись обеими руками за один конец ламинированной купюры, я протянул второй жене.
Она взяла тоже обеими руками.
Я хотел было предложить скрутить вещицу в разные стороны — взять на излом. В это время я услышал звук медленных, шаркающих шагов, далеко разносившийся во влажном предгрозовом воздухе. Обернулся, вспомнив про пожилую женщину, и узнал ее!
— Вы хотите получить эту вещь назад, леди? — крикнул я по-английски.
— Не только вещь, — спокойно ответила та, — но и плату за ее использование.
— Какая плата вам нужна?
Старуха остановилась и смотрела на нас молча, пристально, как бы прикидывая, что с нас можно взять.
Вдруг жена вскрикнула:
—
Детей? Я тупо уставился на Александру. Каких детей?! Хотя… Мы так давно потеряли друг друга… Почему она не могла родить детей… от кого-нибудь? Нет, постойте… Как это «давно»? Всего год. Года достаточно. Или она имеет в виду детей, которые могут родиться у нас?
Старуха смотрела на меня с усмешкой, и я понял, что Александра угадала верно.
Чьи бы там ни были дети, я не отдам их во власть морока.
Ламинат треснул, вслед за ним порвалась и бумажка. Я выхватил у жены кусочек, остававшийся у нее в руках, и принялся рвать бумажку на мелкие клочки. Собственные руки я видел то смутно, то отчетливо, они как будто мелькали рваными кадрами плохонького любительского кино. Я не сознавал, что освещение меняется от беспрерывно сверкающих молний. Шум, стоявший в ушах, я также не идентифицировал как гром. Наконец я вовсе перестал видеть что-либо вокруг: все очертания расплывались и текли перед глазами. Лишь после этого я осознал, что проливной дождь заливает мне глаза, ледяные струи лупят по лицу, шее, а одежда холодным компрессом прилипла к телу.
Я подбросил вверх бумажную крошку. Она последний раз сверкнула, разлетаясь в свете очередной вспышки. Потом стихия взяла тайм-аут: гром и молнии прекратились, дождь внезапно притих.