— Это еще что за фигня такая — дурная кровь?

— Да сам знаешь. Старая, прокисшая, пересоленная, да что угодно.

— Нет, я не знаю. И очень это умственно. Когда нам последний раз какой-нибудь вампир оказывал любезность? И вот что мне скажи, Паша: если он куда-нибудь вошел в первый раз, зачем он после этого каждый год туда возвращается? И как он успевает облететь весь свет за одну ночь? Да, мы существа сверхъестественные, но не супермены, которые могут накрутить вокруг земли сто оборотов в минуту.

— Этого я еще не понял, — признал Паша, ни капли не смутившись. — Но уверен, что свое объяснение здесь есть.

Сергей вздохнул и сунул палец в кофе:

— Боюсь, что да.

На этот раз он щелкнул пальцами, сбросив с мокрого пальца брызги кофе. Когда официантка к нему обернулась, он показал на чашку — долить. А пальцы у него мерзли, даже на юге Флориды. Вот это было самое мерзкое в состоянии нежити: холод, вечный холод этой проклятой могилы, как вечная Сибирь. Вот это было самое худшее в отсутствии крови — своей крови, собственной. Которая пульсирует и шумит, перекачивается, несет с собой частицы, разнося тепло, от которой все части тела становятся теплыми, как грудь женщины — до того, как женщина погибнет в его объятиях.

— Нам пора, — напомнил ему Паша.

У него не было этой проблемы постоянной зябкости, и Сергею это казалось несправедливым, потому что, считал он, из них двоих наиболее холодное сердце у Паши.

— Ты детками хлюпал еще раньше меня, — обиженно сказал он.

— А какое это имеет отношение к тому, что нам пора?

— Куда пора?

— На Северный полюс.

— Ты спятил? Там же холодно!

— Брось. Ну признайся, тебе же не хватает мехов, которые мы носили?