Но скоро это кончится.

У моих мертвых внутри молчаливое собрание. Арабелла, их вечная жрица, исчезла, так что они в замешательстве. Я очень тонко ощущаю ее отсутствие, как когда на месте вырванного зуба остается мягкая, налитая кровью десна. Я убил и сожрал свою любимую жену и нашего нерожденного ребенка, а теперь снова влюблен — разве это не признак того, что на Земле нет справедливости и что ты обязательно должен жить, если можешь жить с этим?

Но довольно. Нервы уже сдают. Размышления о любви изводят меня.

Вот и Луэллин уже приехал. Что бы ни было впереди, время действовать.

56

56

Никто меня не насиловал. Во-первых, потому что все боялись Поулсома, а он уж точно не одобрил бы такого. Во-вторых, если бы кто-нибудь меня изнасиловал, им пришлось бы меня убить: одно дело, если тебя выслеживает женщина, которой ты причинил боль, а совсем другое — если она оборотень. Когда меня первый раз похитили, я перестала волноваться на этот счет, хорошенько все взвесив.

Когда меня похитили во второй раз, я снова начала этого бояться.

Мне было тяжело видеть Джейка. Он выглядел ужасно. Эти царапины на лице были как оскорбление. Стоя у окна в отеле, он смотрелся таким одиноким и несчастным, будто окружающее его пространство смеялось над ним с садисткой ухмылкой. Он криво застегнул рубашку, на одну пуговицу ниже. То, что я накрасилась, в эту секунду показалось мне отвратительно пошлым. Помимо миллиона других мыслей, я хотела выглядеть симпатичной, когда увижу его, и Вселенная отреагировала на мое желание в своей извращенной манере: утром, в том месте, где они меня держали — про себя я назвала его «белой тюрьмой», — одна из моих охранниц передала мне бумажный пакет с косметикой. Подводка, тушь, блеск для губ и румяна. «Я слышала, ты сегодня увидишься с своим парнем, — сказала она, — только не рассказывай, кто тебе это дал». Она была смущена. Я удивилась, потому что до сегодняшнего дня она вела себя очень строго. Я даже дала ей прозвище — Ледышка. Я опешила и не знала, что сказать. А после, когда она ушла, расплакалась. Я где-то прочла, что дети плачут из-за человеческой жестокости, а взрослые — из-за доброты. До этого момента я даже не понимала, насколько привыкла не ждать от людей ничего хорошего. А когда увидела Джейка, такого измотанного и одинокого, весь этот макияж показался пошлой дешевой девчачьей уловкой. (Да, девочка все еще живет где-то глубоко под литрами выпитой крови и сожранных кишок моих жертв. Наверное, рано или поздно найдется что-то, что убьет эту девочку, но сейчас я даже не представляю, что это может быть.) «Ты в порядке? Да. А с тобой все нормально? Да, нормально». Недели ожидания, а когда наступает главный момент, на ум приходят лишь самые глупые слова. Его близость жгла сердце, грудь, живот, я чувствовала, как волк заметался внутри, отчаянно пытаясь вырваться. Воспоминание о нашем убийстве в Калифорнии вспыхнуло так резко, как разливается вдруг по телу тепло от крепкого спиртного, от сердца к рукам и ногам, тайная эйфория в кончиках пальцев и зубах и мурашки по коже. Поулсом сказал: «Тише, ты поранишь себя». Он имел в виду наручники. Я даже не поняла, что все это время с силой сдавливала их.