У поста медсестры он подошел к столу. Листая какие-то бумаги, за ним сидела броско раскрашенная девица. У нее было то выражение лица, которое присуще только медсестрам: вместо, казалось бы, единственно положенного и понятного на такой работе, участия, сострадания, а при невозможности, недоступности этого, хотя бы жалости, вместо них маска демонстративной заботы, ущербности духа… Его всегда это поражало: неужели они никогда не задумывались, что мы все под одним богом ходим, и может случиться так, что и она окажется в роли пациента, которого приковали к койке беспомощность и страдание; неужели сложно понять, что лечат не только медикаменты, манипуляции и процедуры, но и сердечная доброта, и теплое слово надежды и участия? Он часто был за рубежом, и видел там обратное, и, приезжая сюда, рассказывал и задавал вопрос: почему?.. Ответ был один и тот же: материальное положение, заинтересованность в труде… Просто и до поразительности глупо, но никто никогда не сказал правды: полная потеря духовности, того состояния и способа жизни, когда ее дни и события надо понимать не только разумом, который, руководимый сухими инстинктами, думает о материальном, но и невидимым, ласковым оглаживанием душой, сердцем — тем, что лучше глаз и ушей покажет, где и как надо поступить, чтобы сотворить для человека добро, показать и оказать ту доброту, о которой так много говорят, и которой так не хватает всем.

Она подняла глаза и посмотрела на него. Взгляд ее застыл на нем в изумлении. Он часто встречал в последнее время подобные взгляды, и точно знал, что она его не узнала — ее изумил его внешний вид. Он был одет в дорогой костюм темно-синего цвета. На его плечи был наброшен модного покроя элегантный плащ — во Львове часто случалось так, что и в мае вечера выдавались прохладными. Он выглядел так, словно намеренно демонстрировал свои достаток и положение, и этим, осознанно, мстил своему прошлому, которое забрало у него когда-то самое лучшее и дорогое, когда он не имел всего этого, что было у него сейчас.

Взгляд медсестры ощупал и оценил его всего, и он стоял, сверху глядя на нее, с великодушным терпением позволяя ей эту нескромность. Наконец, она уперлась взглядом в роскошный и дорогой букет цветов в его руке. Ее глаза, и без того безвкусно выделенные тушью, расширились еще больше. Этот человек был для нее самым реальным воплощением ее страны грез, ее принцем.

— Почему вы без халата? — спросила она, безуспешно стараясь добавить в голос нотки строгости. — Вы находитесь в отделении…

— Прошу прощения, — вежливо перебил он, — но мне сказали, что здесь мне дадут халат.