Еще до того, как речной туман стал наползать на пойменные земли, проникая невесомой плотной вуалью в лесные покровы, чтобы там соединиться с тяжелыми и желтыми болотными туманами, далеко от Чернобыля, от самой Припяти, а тем более от хуторов Слывян и Заруба, тревожно дремлющих своими разрушенными мирами под изумрудной лесной крышей, далеко от всего, в глухих чащобах левого берега реки Припять, за непроходимой полосой клокочущих газами болот, там, где редко ступала нога человека и бытие леса представлялось диким и вечным… в этих местах что-то происходило. В Киеве дежурный Оперативного отдела МВД еще не успел дописать доклад своему министру о том, что женщины, возмутительницы спокойствия на Лысой горе, "пропали в неизвестном направлении" (он еще подумал, что, мол, как это вообще было возможно при таком скоплении свидетелей и спецназовцев! Преступная халатность какая-то!), когда над черным и плотным ковром леса, в ослепленной светом гигантской луны ночной выси, небо расчертили тонкие волоски падающих звезд. Их были сотни. Возле самых верхушек сосен "звезды" притормаживали свое стремительное падение, и, превратившись в обнаженных женщин, летели, даже скользили по воздуху меж стволов деревьев, вниз и садились на влажную, мшистую и ласковую лесную траву. Лес сразу загорелся изнутри ровными сине-белыми огнями, которые своим загадочным огнем освещали женщинам дорогу, и наполнился веселым гомоном и журчанием веселых женских голосов. Они падали на траву и катались по ней, купаясь в теплой и свежей ночной росе. Они были счастливы, и их радостный смех звенел струнами в уже неуверенной лесной тишине. Искупавшись, женщины вновь взлетели в воздух, но не поднялись выше древесных крон, а неторопливо полетели по лесу, с легким воздушным шумом лавируя между стволами деревьев, управляя своими чудесными огнями, чтобы можно было видеть в темноте как можно дальше окрест.

Совершив шабаш на Лысой горе в столице, киевские ведьмы, разные — молодые и старые, девочки и девушки… летели туда, где предстояло провести заключительный этап того, что было начато в Киеве на берегу Днепра. Летели и колдовали, подчиняясь неосознанному душевному порыву, скрытой части своей натуры, своей природе, данной с рождения, но неопределенной в жизни, подчинялись ей, как загадочному зову судьбы, как чужой воле. И были безмерно счастливы от этого.

Огни ведьм загорелись ярче, когда их воздушная армада встретилась с туманом, от которого сильно пахло речной гнилью. Свет разрывал и закручивал туманную рвань, рассеивал ее, очищая путь. Под ведьмами лесной мир был уже не спокоен. Тени бежали вслед летящим женщинам, шелестя внизу по влажной траве, молодому папоротнику, редко треща сухим валежником, и с глухим рычанием прыгали, намереваясь ухватиться зубами за мягкие и живые тела женщин. Когда огни приникали к земле, освещали эти тени, можно было увидеть бегущие поджарые тела рыжих хвостатых существ. Они жадно облизывались и ловили своими глазами, полными ласки и доброты, отражение огней. Их поджарые тела, покрытые редкой, но длинной рыжей шерстью, в беге легко преодолевали все препятствия. Бежали они на четвереньках, по-собачьи закидывая вперед задние ноги, взрывая длинными когтями опавшую хвою. Вурдалаков гнал голод и ненависть к жизни, коей обладали женщины, и в добром свечении их глаз таилась ледяная злоба. Но они не могли напасть на ведьм, достать их, растерзать их тела, нализаться их крови. Женщины, словно забавлялись с вурдалаками, иногда соскальзывая почти к самой земле, сбивая в кучу стаю вурдалаков, которые бросались друга на друга в борьбе за добычу, но жертва со смехом легко взмывала в спасительную высоту; либо летели по воздуху, протягивая навстречу алчущим и зловонным пастям то руки, то ноги, дразня чудовищ. Это была игра, и каждый промах, пустое щелканье зубов сопровождалось дразнящим и звонким женским смехом.