Сюжет начинался вполне банальной лав-стори. Двое. Он и она. Встретились, влюбились. Впереди ожидаемый хэппи-энд с фанфарами, а дальше – они жили долго и счастливо и умерли в один день. Но режиссер оказался садистом, он задумал изучить любовь, препарировать ее и пригласил зрителей в свою мастерскую безжалостного вивисектора. С изощренностью стороннего наблюдателя показывал он зрителю, что может сделать с человеком любовь, если она злая, эта самая любовь.

Сюжет фильма постепенно захватил Инну. Томас играл мужчину, сходившего от любви с ума. Героиня не любила его. Она привыкла играть чужими сердцами – хотела вырванное сжимать в кулаке, прислушиваясь к последним ударам. Дарить надежду и отбирать. Манить, обещать и обманывать. Она довела героя Томаса до той черты, когда жизнь с любимым человеком невозможна, но и без любимого невозможна тоже. И герой фильма оказался там, где и должен был оказаться по замыслу режиссера. На обрыве…

Объектив камеры, делая лирическое отступление, с тонким намеком ненадолго заглядывает за край обрыва; здесь, в мутной пене, с упорством сумасшедшего, пытающегося размозжить себе голову о стену, бились о скалы волны. Зрители напряженно затаили дыхание в ожидании близкой развязки. По лицам многих текли слезы. Слышались всхлипы. А камера, больше не отвлекаясь, сосредоточилась на главном герое. Крупный план. Спокойный и уже отрешенный взгляд. Ветер то швыряет на лицо темные пряди волос, то откидывает их назад, открывая чистую линию лба.

Самоубийца. В тот момент, когда человек уже не боится потерять, убить или умереть, – для Бога все кончено. В этот момент наивысшего откровения человек всесильней Бога, ибо, презрев его волю, сам выбирает, когда ему умереть. И свободен от жизни, которую не просил…

Тут в кадре появляется героиня. Вытирая слезы, зрители облегченно вздыхают. Так хочется верить в закономерный для любовной истории хэппи-энд. Но режиссер – садист. Она приехала лишь затем, чтобы убедиться, действительно ли ради нее герой Томаса готов расстаться с жизнью. Что же ты медлишь, прыгай! Слабак! Ничтожество! Ее звучащий диссонансом презрительный голос разрушает хрупкое равновесие в душе самоубийцы. Его согласие с самим собой и смертью.

Камера снова впивается в лицо актера и уже больше не отпускает его взгляд из объектива. С экрана на зрителей смотрят затравленные, измученные любовью глаза. Как принять, что ради нее ты готов был отдать жизнь, а ей безразлична даже твоя смерть? Невозможно настолько сильно любить и не быть любимым в ответ. Невозможна боль и безысходность в этих состарившихся сразу глазах. На пике нервного напряжения, зрители перестают дышать.