Слева от дерева было нечто, подтверждавшее его веру в то, что это сон, напоминающее вход в нью-йоркскую подземку, только высеченный из мрамора. Впрочем, это не важно; черт с ним, с этим деревом и его гнилыми плодами. Важным предметом здесь была Роза и, этот ее короткий смешок. Он догадывался, что ее обучили такому смеху ее долбаные подружки, но это не имеет значения. А вот он здесь затем, чтобы вправить ей мозги, и такой смех — отличный повод для этого, не считая всех остальных. И пусть он не сумел сделать это в реальности, но он сделает это во сне; сделает, даже если валяется сейчас в смертельном бреду на полу в ее комнате, весь нашпигованный полицейскими пулями.

— Вставай. — Он сделал еще шаг к ней и вытащил револьвер из-за пояса джинсов. — Нам нужно поболтать кое о чем.

— Да, в этом ты совершенно прав, — сказала она, но не повернулась и не поднялась. Она стояла на коленях, и лучи лунного света и тени лежали на ее спине, как полосы у зебры.

— А ну-ка повернись ко мне, черт бы тебя побрал!

Он сделал еще один шаг к ней. Ногти руки, свободной от револьвера, теперь впивались в его ладонь, как раскаленные до бела бритвенные лезвия. Но она все равно не повернулась. Все равно не встала.

— Эриний из лабиринта, — сказала она мягким мелодичным голосом. — Ессе taurus! Вот бык! — Но все равно не поднялась, все равно не обернулась, чтобы удостоить его хотя бы взглядом.

— Я не бык, ты, шлюха! — заорал он и вцепился кончиками пальцев в маску, но ощутил боль. Маска уже больше не казалась приклеенной или прилипшей к его лицу; казалось, она и есть его лицо.

— Как это может быть? — спросил он себя с недоумением. — Как это возможно? Это же просто какой-то паршивый детский приз, игрушка из Парка Чудес!

У него не было ответа на этот вопрос, но он знал, что маска не слезет, как бы он ни сдирал ее с лица, и его охватила вызывающая дурноту уверенность, что если он вонзит в нее свои ногти, то потечет кровь… Да, в ней была лишь одна прорезь для глаз, и, похоже, она сместилась точно на середину его лица. Все перед его глазами в этой прорези потемнело; недавний яркий лунный свет заволокло тучей.

— Сними это с меня! — заорал он на нее. — Сними ее с меня, стерва! Ты же можешь, гадина! Я знаю, ты можешь! И не бодайся больше со мной! Не смей больше со мной бодаться!

Одним прыжком он преодолел расстояние, остававшееся до того места, где она стояла на коленях, и схватил ее за плечо. Единственная бретелька тоги свалилась на предплечье, и то, что он увидел под ней, исторгло из него сдавленный крик ужаса. Кожа была черной и сгнившей, как кожура плодов, гниющих на земле у дерева, — тех, которые уже разложились до такой степени, что утратили форму.