— Отлично, — кивнула Вирджиния. — Я хочу сообщить тебе, Йейн, что покидаю Нью-Йорк. Завтра я возвращаюсь на свою виллу. Давай отойдем в сторонку.

— Ни за что, — возразил Йейн.

Хейвен взяла его за руку. Он в ответ сжал ее пальцы, и она почувствовала, как он нервничает. Еще чуть-чуть — и ее кости хрустнули бы, но Хейвен стерпела боль, не проронив ни слова.

— У тебя, наверное, ко мне много вопросов? — начала Вирджиния.

— Нет, — ответил Йейн. — Я уже выяснил, кто ты. Мне известно про Фебу и Кэлума.

— Значит, Хейвен просветила тебя. Тебе повезло, что ты нашел ее, — протянула Вирджиния. — Ведь это ужасно — быть одной на свете.

— Ты никогда не была одна! — воскликнул Йейн, потеряв терпение. — А как же твои сестры? А я?

— Словом сестры мы просто пользуемся. Это обычное название. А мне хотелось иметь настоящую семью. Я мечтала о ребенке, который бы любил меня. Я жаждала посвятить ему свою жизнь. Когда ты был совсем маленький, я тебя обожала. Я даже не разрешила отцу нанять няньку. Я хотела, чтобы ты был только мой. А потом…

— Я начал вспоминать, — подсказал матери Йейн.

— Да. И тогда я поняла, что твоим сердцем завладела Хейвен.

— Ты не пошла на компромисс, — заметил Йейн.

— Возможно. Но удар был сокрушительным. Затем у твоего отца случился роман с Фебой, и она гордо продемонстрировала мне своего сына. Я ей завидовала. Моей отвратительной сестре досталась чистая душа.

— Но теперь Кэлум вовсе не так чист, — вмешалась Хейвен.

— Да, — кивнула Вирджиния. — У бедного мальчика никогда не было матери, которая направляла бы его в жизни.

— У меня тоже, — напомнил ей Йейн.

— Ты не нуждался во мне. У тебя была Хейвен, а Кэлума бросили на произвол судьбы. Вот кого мне искренне жаль. Поэтому я предложила ему поехать вместе со мной в Тоскану. Если он здесь останется, то его упекут в тюрьму. Если не сейчас, то позже.

— Но зачем ты вообще прилетела в Нью-Йорк, мама? — озадаченно спросил Йейн. — Ты же терпеть не можешь Фебу. Почему ты вызвалась помогать ей?

— Деньги закончились. Только они и алкоголь успокаивали меня. Но я знала — однажды настанет день, когда я лишусь всего. Это пугало меня. Почти двадцать лет я не смотрела на мир трезвыми глазами.

— Ты никогда меня ни о чем не просила, — с горечью сказал Йейн.